Несколько десятилетий спустя саму неврастению настигло выгорание – она утратила статус ключевой болезни современности. В попытке соответствовать огромному количеству жалоб границы диагноза были раздвинуты слишком сильно. Один из врачей в 1905 г. сетовал, что неврастения как диагноз настолько «хорошо изучена, широко распространена и используется так часто, что в наше время это слово может одновременно значить что угодно и не значить ничего»{80}. Врачи так и не определили единую физиологическую причину болезни. «Сила нервов» Бирда не прошла биологическую проверку, особенно после того, как были открыты гормоны и витамины{81}. Американская медицинская ассоциация и правительство США запретили рекламу патентованных лекарств. В первые десятилетия XX в. наибольшую популярность завоевал психоанализ и его подход к душевным расстройствам{82}. К 1920-м гг. эмоциональное истощение людей никуда не исчезло, но важнейшие юридические, медицинские и социальные реформы привели к исчезновению знакового заболевания той эпохи.
Впервые в англоязычном мире выгорание вышло на сцену в 1960 г. в романе Грэма Грина «Ценой потери». Роман стал ключевой вехой в описании болезней, связанных с эмоциональным истощением, потому что состояние, в котором находится главный герой, напрямую связано с его карьерой, что отличает его расстройство от неврастении. Речь идет о заболевании, обусловленном трудовой деятельностью.
Герой произведения, известный европейский архитектор Куэрри, внезапно оставляет работу и оказывается в Конго, в глуши, в отдаленном лепрозории, которым руководят монахи католического ордена. Врачу лепрозория Куэрри заявляет: «Я увечный, доктор». Подобно отшельнику в пустыне, страдающему от акедии, он ищет исцеления, выполняя рутинную работу обслуживающего персонала. Однако доктор не верит в его диагноз: «Увечье у вас, возможно, еще не полное. Если больной обращается за помощью слишком поздно, лепра может пройти сама собой… ценой увечья»{83}. То есть болезнь должна завершить свой цикл, забирая у жертвы все: конечности, пальцы рук и ног, нос. Как только это происходит, пациент перестает быть заразным и может вернуться обратно к своей жизни. Теперь он инвалид, зато не представляет ни для кого угрозы.
Монахи и доктор считают Куэрри человеком с призванием – таким же, как они. Но у него нет призвания. Он пишет в дневнике: «Я истратил себя до конца и в любовных делах, и в своем призвании. Не пытайтесь связать меня браком без любви, не заставляйте имитировать то, чему я когда-то отдавался со страстью»{84}. Свой талант он сравнивает с монетами, вышедшими из употребления. Позже в разговоре с английским журналистом, отыскавшим его в джунглях, он заявляет: «Творческие люди – это порода особая. Если они что теряют, их потери больше, чем у других»{85}. В конечном счете Куэрри теряет все, что мог, особенно увлеченность и честолюбие; теперь, перенаправив талант в другое русло, он проектирует новые здания лепрозория.
Куэрри отличается от классических представителей капитализма середины века – от офисного бюрократа, работающего с 9:00 до 17:00, и от рабочего на конвейере. Оба этих типажа остались в памяти всего лишь заменяемыми винтиками в огромном механизме процветания послевоенного периода. Куэрри, наоборот, отличается целеустремленностью и креативностью. В отличие от работника в джинсовой рубашке или сером фланелевом костюме он ни от кого не зависит. Он отождествляет себя с работой, и одновременно его работа отождествляется с его личностью; другие герои романа удивлены, что такой знаменитый человек вдруг взял и отказался от карьеры. Образ Куэрри одновременно воплощает и новый идеал работы в виде всепоглощающего призвания, и отказ от этого идеала.