Наместник звонко рассмеялся.
Он чувствовал себя сильным. Очень сильным.
Смерть Коммода открывала захватывающие возможности.
Вилла Клавдия Помпеяна в десяти милях к югу от Рима Январь 193 г.
– Отец, как ты мог отклонить предложение? Не ожидал от тебя такого!
Несколько недель назад Клавдий Помпеян отказался стать императором. Его сын хранил почтительное молчание, хотя делал это с тяжелым сердцем. Он уважал решение отца, тем более что предложение поступило тайно, когда Квинт Эмилий, префект претория, готовил заговор против Коммода: когда император был еще жив, страх, снедавший каждого из них, был сильнее честолюбия. Но теперь, когда приближался день всенародного провозглашения Пертинакса императором, Аврелий разозлился: старик-отец, по его мнению, повел себя неуклюже, глупо и трусливо.
– Ну как ты только мог? Как ты мог отклонить предложение? – спрашивал он снова и снова.
– Я делаю это уже во второй раз. Некогда божественный Марк Аврелий, видя, насколько кровожаден и непредсказуем его сын, предложил мне стать императором или хотя бы соправителем Коммода. Марк Аврелий надеялся, что мой здравый смысл уравновесит сумасбродство его отпрыска. В итоге, отвергнув императорскую тогу, я спас жизни всем нам. Иначе Коммод ополчился бы на меня, все закончилось бы гражданской войной, развязку которой не предсказал бы никто. Ясно одно: империя ослабла бы. Маркоманы впервые достигли берегов Внутреннего моря[12] еще при Марке Аврелии и наверняка вернулись бы на эти земли. Мы не могли позволить себе разлада. – Он тихо добавил сквозь зубы, как будто про себя, так, чтобы сын не слышал: – Все закончилось тем, что Коммод стал единственным наследником, а потом и властителем. Я хотел избежать гражданской войны, но правление Коммода оказалось куда страшнее всего, что мы, включая Марка Аврелия, могли вообразить. – Он вновь перевел взгляд на сына и заговорил обычным голосом, взволнованно, но вполне отчетливо: – Да, я отказался от порфиры, и Коммод не стал преследовать меня, всех нас, нашу семью, при том что он не раз казнил сенаторов.
– Но матери он не давал покоя, – гневно возразил Аврелий. Клавдий Помпеян пристально посмотрел на сына.
– Твоя мать замышляла против него, – объяснил он. – Я не стал защищать ее от императорского гнева до самого конца. Почему – расскажу позднее, когда ты сможешь выслушать меня спокойно. Но не в эти дни: сейчас ты думаешь только об императорском пурпуре.
Аврелий замолк. Его мать была предана смерти по приказу Коммода, и он не хотел вести эту малоприятную беседу. Вскоре, однако, он вернулся к своим обвинениям.
– Сегодня все иначе, – настаивал он, не в силах уразуметь, что движет отцом. – Коммод мертв, Сенат хочет видеть тебя на престоле. Ты уже второй раз отказываешься от пурпурной тоги. Не знаю, есть ли на свете большее безумие!
– Ты молод и горяч, сын мой, и тебе трудно меня понять. Порой, чтобы сохранить себе жизнь, не следует захватывать все больше власти – разумнее вовсе от нее отказаться. И не изменять своего решения, сколько бы тебе эту власть ни предлагали.
– Отец, я согласен с тобой лишь в одном: я не понимаю тебя и, пожалуй, никогда не пойму.
– Если ты так и не поймешь меня, то однажды ты вплотную приблизишься к власти, от которой я хочу уберечь всю нашу семью. И погибнешь. Ты вспомнишь о моих словах, но будет слишком поздно.
Воцарилось молчание. Отец и сын, сидевшие друг напротив друга, уставились в пол.
– Даже не знаю, зачем я тебе все это наговорил, – наконец произнес Аврелий. – Пертинакс согласился стать императором после того, как отказался ты. Я направляюсь в Рим, чтобы служить ему.
– Ни в коем случае, – решительно заявил отец.
– Почему? – спросил Аврелий и встал, словно бросая вызов власти отца семейства.
– Это не наша война, сын мой. Я говорю так, потому что война неизбежна. Ни ты, ни я не сумеем обратить ее нам на пользу.
– Вот как? А кто сумеет? Клодий Альбин, Септимий Север, Песценний Нигер – наместники, у которых больше всего войск? Или Дидий Юлиан с его несметным богатством? А может, Пертинакс, чья опора – гвардия и Сенат? Ты завидуешь, вот и все, ибо знаешь, что просчитался, отвергнув предложение. Теперь в своей злобе ты поливаешь грязью сильных мира сего, тех, кто не прочь облачиться в пурпур.
Клавдий Помпеян не стал вставать и даже не повысил голоса:
– Не знаю, сын мой, кто извлечет пользу из войны. Ты назвал пять имен. Но знаешь ли ты, что борьба за власть, раз начавшись, прекращается, лишь когда из кучки людей остается один? У нас нет легионов, как у наместников, нет Юлиановых богатств. Да, я отказался от поддержки Сената и гвардии, которой в конце концов заручился Пертинакс. А потому ты останешься дома и станешь делать то же, что некогда делал я: ждать и молчать. Ход событий укажет нам, какой образ действий следует избрать.
Молодой сенатор сел на место. Старик говорил более чем уверенно, а Аврелий, по правде сказать, не отличался смелостью.
– Выходит, отец, ты не можешь назвать заранее того единственного, кто получит всю полноту власти?
– Видишь ли, сын мой… На этого человека могут указать только те, кто уже близок к вершине власти и не остановится ни перед чем, – убежденно ответил отец. – Только они предчувствуют, кто одержит окончательную победу.