– Ты уверена, что поступаешь правильно? – спросила она.
– Уверена, – отрезала Юлия.
– И вновь ты пренебрегаешь распоряжениями Плавтиана, – отважилась сказать Меса.
Юлия улеглась на ложе. Приглаживая тунику, не скрывавшую очертаний ее прекрасного тела, она проговорила:
– Септимию придется выбирать между Плавтианом и мной. Рано или поздно.
XIII. Что решил Пертинакс
Римский Сенат Январь 193 г.
На заседании Сената прозвучало имя Коммода. Тут же раздались крики сенаторов, проникнутые яростью, гневом и жаждой мести.
– Тащить крюком, тащить крюком![15] – восклицали они, имея в виду недавно убитого императора.
По городу все еще ходили слухи, что страшный, ненавидимый всеми сын Марка Аврелия по-прежнему жив. Многие patres conscripti уже не один день спрашивали других, умер Коммод или нет, – так же как Пертинакс в разговоре с Сульпицием, Дионом Кассием и Квинтом Эмилием, когда ему предложили облачиться в пурпурную тогу.
– Император Коммод лежит в мавзолее Адриана! – объяснил им сам Пертинакс.
Это было то самое заседание, во время которого его возвели на престол. В следующий раз сенаторы закричали: «Вынуть из могилы и тащить крюком!»
Коммод велел казнить многих сенаторов. Еще больше было тех, кого предали суду и лишили имущества без всяких на то оснований. Страх и ненависть никуда не исчезли. Государственным мужам хотелось, чтобы тело Коммода протащили по всему городу. Но пока что возобладал умеренный подход, которого придерживался Пертинакс: изваяния бывшего императора повалили, его имя вычеркнули из архивных записей. Однако тело Коммода по-прежнему пребывало внутри маленького саркофага, стоявшего в мавзолее Адриана. Краткая надпись на нем гласила: «Л. Элий Коммод». Имен божественного Марка Аврелия, его отца, и великого Антонина помещать не стали: странно было бы видеть их на гробнице того, кто, особенно в последние годы, не выказывал приличествующих императору достоинства и сдержанности. Не было также невиданных титулов вроде «Геркулес», «Римский», «Амазонский» и других – нелепых и даже святотатственных. Пертинаксу вовсе не хотелось видеть, как тело его предшественника оскверняют и тащат по улицам Рима: это умалило бы его собственное достоинство как императора.
А потому тело бывшего властителя покоилось в саркофаге, снабженном краткой надписью.
Пертинакс восседал в курульном кресле посреди зала заседаний Сената, ожидая, когда вновь сможет взять слово. Сенаторы все не утихали, требуя, чтобы тело Коммода поволокли по городу. За спиной императора, как было и раньше, при умерщвленном Коммоде, стоял Квинт Эмилий, напряженный, бдительно улавливавший все движения. Он постоянно поворачивался к дверям, у которых выставили стражников, числом с дюжину.
Дион Кассий наклонился к Сульпициану:
– Любопытно, для чего здесь преторианцы? Охраняют нас или сторожат?
– И то и другое. Но скорее сторожат.
Цинично улыбнувшись, Дион Кассий посмотрел на Пертинакса:
– Он стал императором всего несколько недель назад и уже изнемогает.
– У него железное здоровье, – возразил Сульпициан. – Он выдержит. Тем более с нашей поддержкой. Мы должны подставить ему плечо в эту нелегкую пору.
– Клавдию Помпеяну и его сыну Аврелию тоже стоило бы прийти, – заметил Дион Кассий.
– Мой сын говорил с Гельвием, мальчиком Пертинакса, – пояснил Сульпициано. – Тот получил письмо от молодого Аврелия. Отец Аврелия решил, как и прежде, не ходить в Сенат и держаться вдали от событий.
– Разумно, – кивнул Дион Кассий. – Но печально. Нам бы очень не помешала его открытая поддержка.
Чуть поодаль сидел Дидий Юлиан – с отсутствующим видом, откинувшись на спинку и положив руку на кресло впереди себя. Это было второе заседание после гибели Коммода и первое, на котором Пертинакс председательствовал как princeps senatus. Наконец Юлиан обвел взглядом зал и убедился, что никто не смотрит на него. Тем лучше. Он улыбнулся. Юлиан отличался терпением. Сколько времени продержится этот Пертинакс без… без денег? Месяцев восемь, не больше. Но вот новый император заговорил. Юлиан обратился в слух.
– Друзья мои! – начал Пертинакс. – Я позволил себе обратиться к вам, ибо вы предоставили мне свою поддержку в эти смутные времена. Я бесконечно благодарен вам за все, что вы сделали и сказали на предыдущем заседании, когда провозгласили меня августом и императором. Более того, вы пожелали выказать мне полнейшую верность и поддержать меня в деле преобразования государства, а для этого… как бы сказать… да, так вот. Вы пожелали оказать мне великую честь, присвоив моей супруге Флавии Тициане титул августы, а моему сыну Гельвию – титул цезаря. Я признателен за такое доверие ко мне и моему семейству. Ведь наша цель – не дать потускнеть славе императорской династии, основателями которой были Нерва и Траян, – династии, не прервавшейся до наших дней. Но я с таким же пылом, с каким вы предложили это, выражаю свое несогласие. Я не хочу видеть свою супругу августой, а своего сына – цезарем.