Взяв с полки папку, помеченную литерой «Д», он открыл ее на разделе «Детективные агентства — надежные».
— Современный Прометей, — пробормотал он. — Будьте так добры, Джордж, выпишите для меня кое-какие имена и адреса: господа Хэнкертоны, Нью-Йорк; господа Лэден и Бошер, Сидней; синьор Джованни Мецци, Рим; господин Нахум, Стамбул; господа Роже и Франконар, Париж.
Подождав, пока Джордж все запишет, Пуаро сказал:
— А теперь не будете ли вы так добры посмотреть расписание поездов до Ливерпуля?
— Слушаю, сэр. Вы, значит, едете в Ливерпуль, сэр?
— Боюсь, что да. Может случиться, Джордж, что мне придется отправиться и дальше. Но не сейчас.
Три месяца спустя Эркюль Пуаро стоял на скалистом мысу и обозревал Атлантический океан. Чайки с протяжно-унылыми криками взметались над волной и снова камнем падали вниз. Воздух был теплым и влажным.
У Пуаро возникло знакомое всем впервые попадающим в Инишгаулен чувство, что он оказался на краю света. Прежде он и представить себе не мог ничего столь отдаленного, столь безлюдного, столь заброшенного. Инишгаулен был красив грустной, призрачной красотой, красотой немыслимо далекого прошлого. Здесь, на западе Ирландии, никогда не слышался тяжелый мерный шаг римских легионов, никогда не строились укрепленные лагеря, никогда не прокладывались добротные, удобные дороги. То был край, где никто не имел понятия о здравом смысле и упорядоченной жизни.
Пуаро опустил взгляд на носки своих лакированных туфель и вздохнул. Им овладело ощущение заброшенности и глубокого одиночества. Привычные ему правила и нормы здесь не годились.
Взгляд его скользнул по пустынному берегу и задержался на линии горизонта. Где-то там, судя по легендам, были острова Блаженных, Земля Юности…
— Цвет яблони и золото весны…[10]— тихонько продекламировал он.
И вдруг он снова стал самим собой — чары рассеялись, он опять ощутил полную гармонию с лакированными туфлями и щегольским темно-серым костюмом.
Невдалеке послышался звон колокола. Этот звон был ему понятен и знаком с ранней юности.
Он быстро зашагал вдоль утеса. Минут через десять он добрался до здания, обнесенного высокой стеной с большой деревянной дверью, украшенной гвоздями словно мазанкой. Пуаро подошел к двери и постучал огромным железным кольцом. Потом с опаской потянул ржавую цепь — внутри звякнул колокольчик.
В двери открылось окошечко, и в нем появилось лицо, обрамленное накрахмаленным белым платком. Глаза смотрели подозрительно, на верхней губе явственно виднелись усики, но голос был женским. Таких женщин Пуаро называл «внушительными».
Последовал вопрос о цели его прихода.
— Это монастырь Богородицы и Всех Ангелов? — уточнил Пуаро.
— А что бы это, по-вашему, могло быть еще? — язвительно бросила внушительная женщина.
Оставив ее выпад без ответа, Пуаро заявил, что хотел бы повидать мать настоятельницу.
Просьба была встречена без энтузиазма, но в конце концов привратница уступила. Заскрипели засовы, дверь отворилась, и Пуаро провели в маленькую, скудно обставленную комнатку, предназначенную для приема посетителей.
Вскоре в комнату вошла монахиня с четками на поясе.
Пуаро был как-никак католик, и сразу сумел найти нужный тон.
— Простите за беспокойство, ma mère[11], — сказал он, — но, насколько я понимаю, у вас в монастыре есть religieuse[12], которую в миру звали Кейт Кейси.
— Это так, — кивнула мать настоятельница. — В монашестве — сестра Мария-Урсула.
— Есть некое зло, которое должно быть исправлено, — сказал Пуаро. — Думаю, сестра Мария-Урсула не откажет в помощи. Ее сведения могут оказаться поистине бесценными.
Мать настоятельница покачала головой. Лицо ее было отчужденно-безмятежным, а голос спокоен и тих.
— Сестра Мария-Урсула не может вам помочь, — сказала она.
— Но поверьте…
— Сестра Мария-Урсула умерла два месяца назад.
Пуаро с неприкаянным видом сидел в баре гостиницы «У Джимми Донована». Гостиница никоим образом не соответствовала его представлениям о том, каким должно быть подобного рода заведение. Он спал на сломанной кровати, а сквозь два разбитых стекла в номер беспрепятственно проникал столь нелюбимый им ночной воздух. Вместо горячей воды принесли чуть теплую, а еда отзывалась болезненными ощущениями в желудке.
Пятеро мужчин, сидевших в баре, бурно обсуждали политические новости. Пуаро мало что понимал из их разговора, да и не слишком к нему прислушивался.
Неожиданно один из спорщиков подсел к нему. По сравнению с прочими это был человек несколько иного пошиба, явно из городских низов.