Фаддей Булгарин
Янычар, или Жертва междоусобия
Зарево пожара золотило черные тучи, носившиеся над Царем-градом, и отражаясь в тихих струях Босфора, светлую воду уподобляло огненной лаве; пламя с треском пожирало жилища смиренных граждан, и волнами переливаясь по кровлям, угрожало превратить в пепел гордую столицу Востока. Черный дым, виясь клубами, оседал, расстилался по земле, или вдруг поднимался на воздух и столпами возносился к облакам. Ветер внезапными порывами раздирал черную завесу дыма и облаков, и обнажал луну, которая, как кровавое пятно, светилась на небе, к ужасу суеверных мусульман. Земля стонала от грома истребительных орудий, воздух сотрясался стонами несчастных жертв, воплями неистовых воинов и граждан, с остервенением стремившихся на растерзание друг друга. Шипение ядер, свист картечей и пуль, звон сабель тревожили слух и приводили в содрогание сердца. В сем адском шуме и волнении громко раздавались восклицания: «Смерть янычарам[2], гибель мятежникам, проклятие злодеям!»
Гассан, янычар отборной орты[3], воин, поседелый в бранях, в это время был ранен пулею на Эншайдане[4], где он с товарищами своими сражался против ненавистных им сейменов[5]. Гассан, быв свидетелем истребления своей орты, спасался бегством по уединенной улице, влача за собою юную дочь свою Зулему, которая, подобно голубице, изгнанной пламенем из тихого гнезда, с трепетом следовала за отцом своим. «О дочь моя! – сказал Гассан, – силы оставляют меня, я истекаю кровью. Что будет с тобою, сиротою несчастною?» – «Что богу угодно», – отвечала со вздохом Зулема, сорвала с себя покрывало (в первый раз вне гарема) и крепко перевязала раненую руку отца своего.
«Вот дом моллы[6], старого моего друга, – сказал янычар. – Слуга Магомета не откажет в помощи верному его поклоннику и своему другу». Гассан постучался у дверей. – «Кто там?» – спросил голос за дверью. Гассан узнал голос моллы и отвечал: «Несчастный, просящий пристанища». – «Дом мой – дом несчастных, – сказал молла, – но в грозное время двери его отворяются только для людей, известных хозяину. Кто ты таков?» – «Друг твой Гассан». – «Не хочу знать твоего имени! – сказал молла, – отвечай: янычар ли ты или мусульманин?»[7] – «И то и другое». – «Неправда: янычары преданы проклятию Фетфою Муфтия[8] и властию Халифа Правоверных, – сказал молла; – они объявлены врагами исламизма и осуждены на смерть. Отрекись от звания янычара, и дом мой будет твоим убежищем – или ты найдешь смерть у порога, на котором стоишь теперь.» – «Не отрекусь от звания прославившего Ислам; будь ты сам проклят, вероломный!» – сказал Гассан и удалился. Пуля просвистела над головою Зулемы и пробила чалму янычара. «Боже, умилосердись над нами!» – воскликнула устрашенная Зулема.
Вдруг в боковой улице раздались выстрелы и вопли; Гассан остановился за углом дома и увидел толпу разъяренного народа, которая преследовала небольшой отряд спасшихся с побоища янычар, догнала их, одолела и насыщала лютость свою терзаниями несчастных. Рассекая на куски живых янычар, неистовая чернь дралась между собою за отторженные члены, как за богатую добычу, и ругаясь несчастию и слабости, радостными восклицаниями заглушала стоны, исторгаемые болью и отчаянием. Зулема отвратила взоры от сего омерзительного зрелища. Между тем чернь не удовольствовалась мучениями одних побежденных воинов; поблизости находился дом богатого купца, и чернь зажгла его под предлогом, что хозяин был другом янычар, а в самом деле для грабительства. Пламя осветило темную улицу, где скрывался Гассан с дочерью, и они хотели удалиться. Бросив последний взор на сию картину ужаса, Зулема вдруг затрепетала. «Отец мой! – сказала она слабым голосом, – посмотри: мертвая голова на пике; как страшно она светится перед пламенем; глаза открыты, рот отворен; на бледных щеках кровь! о боже! не он ли это!..» – «Это он, – сказал Гассан с глубоким вздохом, – это Алли, твой жених: судьба обвенчала его со смертию». Зулема упала без чувств на землю.
Гассан завернул дочь свою в свой красный янычарский плащ, взвалил одною рукою на плечи драгоценную ношу и спешил удалиться. – «Казнь янычарам, гибель мятежникам!» – раздавалось позади его, и он побрел в противоположную сторону, думая не о себе, но о несчастной своей сироте.
Калитка была отворена в саду Магмуда, богатого купца, которому Гассан оказал однажды большую услугу в народном смятении и сохранил в своем жилище значительную часть его имущества. «Здесь я найду пристанище, – подумал янычар – закон Ислама и человечество внушают благодарность». Он вошел в сад, положил дочь свою под розовым кустом, почерпнул воды из ближнего водомета и привел несчастную в чувства. Она открыла глаза для слез, уста для рыданий. – «Плачь, дочь моя! – сказал янычар – уже для тебя не взойдет солнце радости, и счастие отца твоего померкло навеки с именем янычар». Гассан надел на себя плащ и, оставив дочь на месте, пошел к окну, где виден был свет.
1
Статья сия родилась в моем воображении при размышлении об истреблении янычар в Константинополе (см. «Север‹ную› пчелу» 1826 года), и вообще о бедствиях, происходящих от пагубных междуусобий.
2
4
7
Читатели вспомнят, что во время истребления янычар надлежало отрекаться от сего звания и для спасения жизни называться мусульманином.
8