— Прошу вас, сэр.
И тут, наконец, ты встаешь. В тот же миг поднимается и этот тип. Разглаживая рукой пальто, он отправляется в дальний конец вагона. Ты стоишь и чувствуешь себя идиотом. Старушка промокает глаза бумажной салфеткой. Тебе хотелось бы спросить, как она себя чувствует, но сейчас это ни к чему. Ты садишься.
Когда ты добираешься до Таймс-сквер, уже десять пятьдесят. Моргая глазами, ты идешь по Седьмой авеню. Солнечный свет чересчур ярок. Ты судорожно ищешь в карманах темные очки. Дальше путь твой лежит по Сорок второй улице, через блядский район. Каждый день один и тот же клич раздается из уст все того же старика:
— Девочки, девочки, свеженькие девочки. Джентльмены, за просмотр денег не берем.— Слова и тон ни разу не изменились. Искусница Шарлотта, Шалунья Лола, секс-ревю — девочки, девочки, девочки.
Ожидая сигнала светофора у Сорок второй улицы, рассматриваешь афиши, повествующие о грядущих событиях, которые уже в прошлом; афиши, подобно лиане, душат фонарный столб. Тут же свеженаклеенный плакат, заголовок: ПРОПАЛА БЕЗ ВЕСТИ. На фотографии — улыбающаяся, белозубая девушка, по возрасту примерно первокурсница. Ты читаешь: Мэри О’Брайен Макканн, студентка Нью-Йоркского университета; глаза голубые, шатенка, последний раз ее видели в районе Вашингтон-сквер-парка, одета в белую кофточку и голубой джемпер. У тебя аж сердце опускается. Ты думаешь о ее родных — отчаявшихся, насмерть перепуганных людях, которые от руки написали это объявление, приклеили его здесь и, вероятно, никогда не узнают, что же случилось с их девочкой. Зажегся зеленый свет.
Ты останавливаешься на углу, чтобы перехватить пончик и кофе. Сейчас 10.58. Версию о том, что поезд в метро сломался, ты уже измочалил до дыр. Может, сказать Кларе, что остановился глянуть бесплатно на искусницу Шарлотту и она тебя укусила.
Ты входишь в вестибюль, грудь твою сжимает от предчувствий, горло пересыхает. Ты чувствовал то же самое, когда утром по понедельникам шел в школу. Ты опять не сделал домашнего задания и теперь думаешь — куда тебя посадят в знак наказания за обедом. Каждый год ты объявлял, что начинаешь новую жизнь, но это не помогало. Застоявшийся запах дезинфекции в коридоре и суровые лица учителей. Твоя начальница Клара Тиллингаст несколько напоминает учительницу — ту, что тиранила тебя в четвертом классе, одну из тех неувядающих блюстительниц дисциплины, которые считают всех мальчишек испорченными, девчонок легкомысленными, праздный мозг — раздольем для дьявола и учат, вколачивая факты в головы школяров, словно гвозди в дубовый пол. Мадам Клара Тиллингаст, она же Липучка, руководит отделом проверки. Она прочно усвоила стиль учительницы начальных классов. В последнее время ты звезд с неба не хватал. Ты едва там держишься. Если бы Липучка захотела, тебя бы давно выгнали, но у журнала существует традиция не признавать свои ошибки. Редакционное предание гласит, что отсюда никогда никого не увольняли: ни театрального критика-наркомана, перепутавшего две разные премьеры и смешавшего в рецензии пьесу о жизни семьи на американском юге с фарсом о вьетнамской войне; ни плагиаторшу, которая передрала статью в пять тысяч слов прямо из номера «Панч» двадцатилетней давности и подписала своей фамилией (причем получила за это премию). Редакция во многом подобна «Айви лиг»6, откуда и набирается большинство ее служащих. А еще она похожа на чопорную, замкнутую семью из Новой Англии, которая не выпускает из своего удушающего лона даже заблудших сыновей. Впрочем, ты для нее — в лучшем случае дальний родственник; если бы существовал филиал этого семейного бизнеса в отдаленной малярийной колонии, тебя наверняка давным-давно отослали бы туда, не снабдив на дорогу даже хинином. Твои прегрешения неисчислимы. Ты не можешь вспомнить их все, но у Липучки в одном из шкафов картотеки имеется их полный список. Время от времени она достает его и зачитывает тебе отдельные строчки. Мозг ее подобен стальной мышеловке, а сердце — яйцу, сваренному вкрутую.
Лифтер Лючио желает тебе доброго утра. Он родился на Сицилии и работает в этом здании уже семнадцать лет. Поучившись неделю, он, вероятно, мог бы занять твое место, а ты целый день сумел бы гонять лифт вверх-вниз. За одно мгновение ты на двадцать девятом этаже. Ты говоришь Лючио «пока», а секретарше Салли «привет». Судя по выговору, она единственная сотрудница редакции, которая родилась в бедном квартале. Она живет в одном из отдаленных районов, а на работу добирается по мосту либо через туннель7. Вообще же у здешней публики такой прононс, словно она вспоена «Английским утренним чаем» фирмы «Туайнингз»8. Мадам Тиллингаст, например, усвоила свое изысканное произношение — растянутые гласные и отрывистые согласные — в Вассаре9. Ее очень смущает, что родом она из Невады. Журналисты, включая иностранцев и чудаков-отшельников, — конечно же, публика более пестрая, да и выбираются они из нор на тридцатом этаже в такое время, когда никого уже нет. Поздними вечерами они подсовывают рукописи под дверь и ныряют в пустые кабинеты, едва завидят тебя в коридоре. Один таинственный тип по прозвищу Призрак трудится над статьей уже семь лет.
6
Престижные университеты Новой Англии, называемые «Плющевой лигой»; также —братство выпускников этих университетов.