Неведомо, чем бы окончился сей разговор в горнице, да явилась челядинка убирать посуду. При ней прикусили братья языки, сидели тихо, молча, а потом разошлись каждый по своим делам. Старшой умчал на охоту, Яволод же, прихватив с собой Ярополка, поспешил на речку, неся с собой удилища.
С той поры Лях потерял покой. Надо же, оберегал как мог сынов от слухов и сплетен, а пробрались-таки они к нему в дом. Язык бы поганый вырвать тому, кто сию гадость Володиславу в уши нашептал. А меж тем… слух тот, может, и верный был. Дыма без огня не бывает. Ведь и в самом деле похож Володислав на покойного Владимирка. А что Млаву он, Лях, взял тяжёлой, то – брехня! Опять же не одного Владимирку ублажала покойная его жёнка, многие боярчата у неё в постели побывали. Вот, к примеру, тот же Коснятин. Пригрела на груди у себя змею Млава, а змея-то и укусила, вонзила в неё жало смертоносное! Отомстить бы сему Костьке, ироду, да сил недостаёт! Уже ходит по дому он, Лях, и то с трудом, ноги шаркают по полу, а без трости и вовсе на крыльцо не взойти ныне.
Сидел старый боярин у ручья, думал думу тяжкую. И порешил в конце концов: довольно! Не след сынам его изгоями оставаться на чужой земле! Рискнуть надо!
Ускакал в Галич из Люблина скорый гонец. Не на княж двор спешил отрок боярский, возле Горы городской повернул он коня влево, остановился возле двора Чагра, постучался осторожно в ворота, привязал скакуна у коновязи. Воровато озираясь, скрылся в темноте долгих переходов просторного терема.
С кем беседу вёл, о том доподлинно неведомо, но выехал пару дней спустя довольный, вёз в перемётной суме берестяную грамоту, мчал быстро, благо путь был недалёк.
…Повертел Лях грамотицу в сухих старческих руках со вздутыми жилами, велел тем же вечером скликать в горницу сынов. Тяжело сел в высокое кресло, обитое рытым бархатом[138], глядел на встревоженные лица отпрысков своих, думал, с чего начать толковню.
Молвил наконец:
– Стар, дряхл стал я, сыны мои возлюбленные. Что мог, содеял для вас. Сам изгоем живу которое лето. Невзлюбил меня князь Ярослав. Пришлось мне с вами малыми бежать из Галича в ляшские пределы. Но отныне… имею грамоту. Прощён я князем. И вы такожде можете в Галич езжать. Никто вас тамо не тронет. Сыскались за нас заступники добрые – боярин Чагр и дочка его, Анастасия. Поклонились за нас князю в ноги, упросили, вымолили мне прощенье, а вам – места достойные в свите княжой. Ты, Яволод, стольником отныне будешь, а ты, Ярополк, в дружину молодшую зачислен.
– А я?! – спросил, изумлённо воздев брови вверх, Володислав.
– А тебе волость выделена обширная, под Перемышлем. То вотчина матери твоей.
– Вот как? Мне, стало быть, князю не служить? – Володислав задумчиво прикусил губу.
– Тако. Гляжу, верно меня уразумел. Около княжого стола нечего всем вам троим вертеться. Смутные времена ожидают Галичину. Ведаете, что пренебрёг князь княгинею своею, завёл себе полюбовницу.
– И что с того? – пожал плечами Володислав. – Мало ли князей так живут? Иные и не одну полюбовницу имеют.
– Оно верно. Да токмо бояре в Галиче многие сторону княгини держат. Вот с ними-то, сын, и надобно тебе снестись. Сторожко, тихонько, но войди в круг недовольных. А далее сам смекай. Вы же, – обратился Лях к притихшим молодшим, – покуда крепче за князя держитесь. Трудно сказать ныне, чья перемога[139] будет. Потому и порешил я, что лучше вам разделиться. Но… поклясться вы должны, что брат брата в беде не бросите николи, что помогать ему станете! Друг за дружку крепко стойте! Тогда никто вам не страшен будет: ни князья, ни бояре галицкие. Уразумели?
– Уразумели, отче, – отвечали братья хором.
Лях слабо улыбнулся. Кажется, дошёл до сынов его дальний замысел. Жаль, самому ему не створить уже того, что удастся им. Пролетела, промчалась кобылицей лихая молодость, впереди – одни болезни тяжкие, одни охи да вздохи!
Ещё сказал в тот вечер сынам своим Лях:
– Ворога своего главного такожде должны вы ведать. Костька Серославич – он матушку вашу сгубил. Готовила матушка ваша заговор супротив Ярослава, переписываться стала с князем Изяславом Давидовичем, привлекла к делам сим многих опальных бояр галицких. Оказался средь них и Костька. Да токмо предал он нас, открылся княгине Ольге, переметнулся на сторону Осмомысла! А после, как сведала княгиня Ольга о помыслах наших тайных, людишки Костькины матушку вашу и сгубили. Тако говорят. Будь он проклят, гад этакий! Отомстите ему, сыны, как час пробьёт. Остерегу от одного: не торопитесь. В силе покуда Костька. А вот когда слабость его учуете – бейте, не бойтесь! Верую: отольются ему слёзы ваши сиротские!