Слушая, Бран подошел к ней вплотную. Его взгляд изменился: теперь это снова стали глаза того человека, который говорил ей о любви, обещал увезти из плена и взять в жены. И сейчас Сэле не хотелось над ним смеяться. Его любовь была так же чиста и истинна, как прохлада весенней ночи вокруг. Корни ее были слишком глубоки, чтобы ее могла подорвать случайность.
Сэла положила руки ему на грудь. Ее слова он воспринял как пророчество, как обещание того блага, к которому он тайно стремился даже тогда, когда не верил в его возможность. Она была в его глазах чудесной возлюбленной из Иного Мира, которая рано или поздно приходит за всяким смертным, у кого есть душа. Она была дочерью заморского конунга из высокой каменной крепости, их окружали опасности, а впереди ждало одно из двух – счастье или смерть. Все сказания кончаются или тем, или другим. Но даже если их ждет гибель, как Дейрдре и Найси,[6] нельзя было жалеть о чем-то при виде этого белого лица, этих блестящих глаз, в которых сияли все сокровища Иного Мира.
«Есть три чуда: рожденье, жизнь и смерть…» – доносилась с поляны перед Гробницей обрядовая песня Праздника Цветов. Вокруг них полной грудью дышала священная ночь Возрождения: дрожали и колебались отблески пламени, изредка выхватывая из тьмы лицо Брана с напряженными, страдающими и молящими глазами. От венка на его груди веяло сладковатым запахом умирающих цветов, прохладный воздух весенней ночи освежал и бодрил, и Сэла вдруг снова почувствовала себя Богиней, которую Круг Возрождений ведет в объятия бывшего врага. Они были из разных миров, оба невольно причиняли друг другу зло, но из-за этого еще драгоценнее казалось благо, которое они могли друг другу подарить. Все пропало, осталась только ночь брака Богини, ночь примирения противоположностей, призыв всему живому сливаться в любви.
Бран обнял ее и стал жадно целовать ее шею, щеку, глаза; Сэла так сильно ощущала стук его сердца, словно оно билось не в груди, а во всем теле, в каждой частичке. От него исходил мощный поток каких-то заклинающих сил, жажда и мольба, словно для него ее любовь была решением жизни и смерти. Бран тоже ощущал в себе свое божество; эта бурлящая сила разорвет его, если не найдет выхода. И Сэла вдруг ощутила неодолимо мощное влечение к силе этого божества: Богиня поглотила ее, растворив в себе и сама растворившись в ней.
Стихия любви, два года назад, на этом же празднике расцвета, пробужденная в ней Торвардом ярлом, снова проснулась, но теперь как нечто знакомое, утвержденное, имеющее право. Они не могли больше выбирать: Богиня повернула Кольцо Возрождений стороной любви, и перед силой Кольца отступило все земное.
Незадолго до рассвета Сэла одна оказалась в чаще леса, в стороне от полян, где еще горели костры и слышались поющие голоса. Она убежала, оставив Брана где-то позади: ей требовалось побыть одной. Правда, думать не хотелось и мысли давались с трудом. Она лежала на разостланном плаще, поверх пышной свежей травы, и несколько желтых цветков касались ее лица. Сэла была в полудреме и только прислушивалась к себе. Ей казалось, что все частички ее тела пришли в движение и каждая из них двинулась своей дорогой, и она, Сэла, рассеялась, растворилась в пространстве, слилась с ночью, небом и землей и никогда уже не станет такой, как прежде. Сама себе она казалась неоглядно-огромной, как небо, и все звезды помещались внутри нее; она была везде и нигде, она была та самая заполненная пустота, которая и есть Вселенная. Эти странные ощущения пугали своей силой, но они же давали огромное блаженство, означая, что Богиня с ней, что она не потеряла даром эту священную ночь, а взяла от нее все, что могла взять, и отдала ей все, что должна была отдать. Кровь Богини еще текла в ее жилах, согревая, оживляя и наполняя смыслом каждую частичку.
Рядом на траве лежал венок из полуувядших березовых ветвей, а в шею жестко упирался край чего-то твердого. Сэла повернулась, думая, что это ветка, и нащупала толстую узорную цепочку. Ах, да! Это было ожерелье, где к золотой цепи тесно, вплотную одна к другой, прикреплялись вытянутые золотые капельки, ожерелье Брана, но Сэла не помнила, как оно к ней попало. Она вообще не помнила, что и как произошло. Ей и не надо было этого помнить, потому что это происходило не с ней и воспоминания принадлежали не ей. Она была Богиней, и с ней был ее Бог, ее Солнечный Олень.
Ощупывая ожерелье, Сэла понемногу приходила в себя. В ушах раздавались потусторонние звуки бубна и флейты, неразборчивое пение жриц, и белые женские фигуры, стройные и прекрасные, со светильниками в руках, бросавшими серебряные отсветы на белые лунные тела, начинали двигаться в обрядовом танце. Все качалось, плыло, и она не могла найти себя, затерянную в неизмеримых пространствах миров.
Ища хоть какой-нибудь опоры, ища себя прежнюю, Сэла попыталась вспоминать свой дом и его сказания. Что теперь там, в Драконьей роще Аскефьорда? Вчера вечером там пели о сватовстве Фрейра к Герд, и Драконья роща была земным отражением той рощи Барри, где Герд ждала своего жениха. В ночь Праздника Дис земная и небесная рощи сливаются, и каждая девушка становится красавицей Герд. Вот поэтому она, Сэла, и не противилась, когда ее Фрейр явился к ней в обличье Торварда ярла. Вот только Аринлейв, глупый, ничего не понял… а теперь он, слава асам, далеко…
И образ Аринлейва наконец-то вызвал Сэлу из ее зыбкого полусна-полубреда. Рассвет был совсем близок.
Кто-то огромный, как олень, неслышно наблюдавший за ней из темных кустов, пока она лежала, вдруг ожил в пяти шагах от нее и опрометью бросился прочь, не дав себя разглядеть.
Под удаляющийся треск веток Сэла поднялась, села на траве. Аринлейв… Аскефьорд… И туда она должна вернуться… сейчас, на рассвете, после Ночи Цветов! Сольвейг! «Глаз богини Бат»!
«Жди меня возле кургана…» Сэла вскочила на ноги, кое-как оправила помятую праздничную одежду и бегом пустилась через лес обратно к кургану.