Hamlet. Or like a whale.
Pоlоnius. Very like a whale.
Способность говорящих откликаться и на каждую отдельную частицу языкового материала, и на композиции, которые возникают из их объединения в речи, образными представлениями, спонтанно возникающими в сознании, составляет неотъемлемую черту языковой деятельности, столь же необходимую для ее успешного осуществления, как владение множеством коммуникативных фрагментов и умение интегрировать их в высказывания. Постоянное движение языковой мысли, создающей и воссоздающей все новые сообщения из частиц предшествующего языкового опыта, — то, что составляет весь смысл нашей повседневной работы с языком, — было бы невозможно, если бы мы не были способны проецировать в сознание различные частицы языкового материала в качестве немедленно и непосредственно представимого образного целого; если бы мы не были способны «узнавать» или «не узнавать» представление, пробуждаемое тем или иным предложенным нам или нами же созданным языковым артефактом, замечать в этом представлении всевозможные модификации, сдвиги, искажения чего-то нам знакомого и нами ожидавшегося, распознавать сходства и различия между разными представлениями, их слияния и контаминации, всевозможные перетекания одних представлений в другие, — все это с той непосредственностью и слитностью, которая характерна для образного мышления.
Но что такое эти представления, или «образы», которые, как некая эфирная ткань, складываются во все новые, бесконечно разнообразные очертания в каждом акте языковой деятельности? Ответить на этот вопрос нелегко, именно вследствие их эфирно-текучей природы. Сложность проблемы усугубляется тем, что возникающие у каждого говорящего субъекта при соприкосновении с языковым материалом образные представления имеют индивидуальный характер, окрашиваются в интимно личностные тона, неотделимые отличного жизненного опыта и всего строя личности именно этого субъекта. Как перевести интимно-субъективный, почти неуловимый в своей летучести мир образных представлений одной личности в объективированное описание, в котором он мог бы быть «узнан» другими, или по крайней мере нашел бы отголосок в их образном мире? И тем не менее самая сущность языковой деятельности состоит именно в том, что между различными говорящими личностями происходит смысловой обмен; нечто, сказанное одним, что-то «значит» для других, и реакция этих других на сказанное в свою очередь имеет смысл для автора сообщения. Реальность языкового контакта между людьми столь же несомненна, как несомненна уникальность внутреннего мира каждого из партнеров, вступающих в контакт, и его непостижимость для внешнего наблюдения. Необходимо хотя бы прикоснуться к миру личностных образных представлений, во всей его субъективности, чтобы можно было поставить вопрос о том, как этот мир субъективных образов приобретает коммуникативную ценность, то есть приходит в соприкосновение с аналогичными мирами других личностей[147].
Начну с простейшего примера. Слово ’трава’, будучи употреблено в составе различных знакомых мне выражений, немедленно откликается в моих представлениях целым рядом образных картин: ярко-зеленая трава на поляне, окаймленной лесом; островки редкой, с пролысинами глинистой почвы, травы под стеной дома во дворе; высокая степная трава, нагретая солнцем, пронизанная яркими пятнами полевых цветов.
Для меня очевидна связанность по крайней мере некоторых из этих представлений с личным опытом: первый образ несет на себе явственные черты пейзажа южной Эстонии, где я прожил 15 лет, хотя у меня нет точного воспоминания, где именно находится, и существует ли реально вообще, «та» поляна, чей образ запечатлен в моей зрительной памяти; второй воссоздает кусочек двора того дома, где прошло мое детство: я отчетливо представляю себе участок двора перед воротами, ограниченный слева глухой, без окон, стеной дома, покрытой неровной серой штукатуркой; третий хотя в принципе и соответствует степному пейзажу на юге России, где я родился, но картина, возникающая в моем представлении, имеет скорее живописную или кинематографическую фактуру и не соответствует какому-либо осознанному реальному воспоминанию.
Дальнейшее погружение в запасы моей образной памяти — а вместе с тем, и в запасы известных мне коммуникативных фрагментов, целых высказываний, целых памятных мне историй, в которые так или иначе вовлечена ’трава’, — способно вызвать еще целый ряд представлений, каждое из которых я узнаю в качестве подходящего образного отзыва на различные языковые ситуации, в составе которых ’трава’ фигурирует в том или ином случае: трава в лесу, в промежутках между деревьями и кустами, в пятнах солнечных бликов; трава, пробивающаяся из трещин в асфальте или между бетонными плитами городской мостовой (я представляю себе кусок тротуара перед домом моего детства, а также похожую на него, но все же несколько иную, как-то иначе спроецированную в пространстве, воображаемую мостовую воображаемой улицы, которая в моей образной памяти ассоциируется со знаменитым началом «Воскресения» Л. Толстого); мягкие очертания холмов, покрытых ярко-желтой, выгоревшей на солнце травой (кавказский или калифорнийский пейзаж); черно-белый рисунок в учебнике ботаники, с надписью: «Осот полевой» (что именно изображено и как именно должен выглядеть этот «осот полевой», я сознаю весьма смутно, но при этом отчетливо представляю себе положение рисунка на левой странице в книге и тот факт, что он изображает нечто, что я опознаю как рисунок «травы»).
147
Представление слов и выражений в виде образов (imaginatio) играло огромную роль в античной и средневековой концепции памяти и мнемотехники. См. Mary J. Carrutheis,
В собственно психолингвистическом плане по вопросу об образных реакциях говорящих на языковые выражения существует небольшая по объему, но очень интересная исследовательская литература. Пионером в этой области является канадский психолог А. Пайвио, в работах которого, начиная с конца 1960-х гг., систематически исследуются образные реакции на различные типы слов. Постоянство, с которым языковой материал связывается с образными представлениями, привело А. Пайвио к теории «двойного кодирования» языковых смыслов — вербального и невербального (образного). См. его итоговую книгу: Allan Paivio,