Повторим – своей поездке в Россию король придавал огромное, если не сказать, решающее, значение. И «странные» заминки с определением ее сроков, допускаемые российскими властями, расстраивали его не на шутку. В состоянии, близком к срыву, и не надеясь больше на дипломатов, Александр Обренович пошел на прямое нарушение всяческого этикета, попросив в октябре 1901 г. отправиться в Петербург «на разведку» самого начальника русской секретной агентуры на Балканах полковника А.И. Будзиловича, которого хорошо знал со времен организации слежки за экс-королем Миланом в Вене и охраны собственного семейства в Белграде. При этом посланец короля был снабжен специальным письмом от русской Миссии23.
Однако, это откровенное (хотя отчасти и извиняемое отчаянием) игнорирование принятого порядка ведения дел привело к прямо противоположному результату. По сообщению сербского посланника в Петербурге Стояна Новаковича, «граф Ламздорф не пожелал и говорить с прибывшим о главном предмете его вояжа», назвав сам факт вмешательства полицейского чина в сферу высшей дипломатии «impardonnable»24…
Прямого отказа сербской королевской чете на поездку в Россию и на сей раз не последовало – ее продолжали держать в неведении по прежней формуле: «посещение императорского двора в принципе решено, оно состоится в удобное для того время»25. 13 июня 1902 г. граф Ламздорф послал в Белград телеграмму о том, что Александр с супругой будут приняты осенью в Ливадии26. Казалось, все препятствия преодолены – так, по крайней мере, считали русские дипломаты; в то же самое уверовал и король. И тут, как гром среди ясного неба, прозвучала весть о болезни императрицы Александры Федоровны, следствием чего стала отмена уже намеченного визита27. А 1 октября Ламздорф в телеграмме новому посланнику в Сербии Н.В. Чарыкову привел подлинные слова государя: «О поездке четы вообще больше не может быть речи. Одного короля мы когда-нибудь примем»28.
В высказывании Николая II обращает на себя внимание неприкрытая неприязнь к королеве Драге. Что и почему изменилось в его отношении к ней за два с небольшим года? Ведь в июле 1900-го (не будучи, конечно, «русской фавориткой» в буквальном смысле, как ее подчас именуют сербские авторы29) она представляла известный интерес для русской политики. Не зря оценка дипломатов, что «принятое королем Александром решение сочетаться браком с православной сербской уроженкой не лишено некоторых политических преимуществ», обрела тогда высочайшее одобрение30.
Уже упоминалось, что случай с ложной беременностью королевы нанес сильный удар по ее престижу – с одной стороны, открылась возможность (пусть даже не прямой умысел, а всего лишь возможность) аферы, никогда и никем в сообществе европейских монархов не прощаемой. С другой же – подтвердились слухи о бесплодии Драги, что жестко поставило вопрос о престолонаследии. А в сентябре 1902 г., в прямой связи с последним, пошли слухи о намерении короля провозгласить наследником престола ее брата – никчемного Никодия Луневицу. Вряд ли они соответствовали реальным планам Александра, но резко отрицательный настрой в обществе в отношении монаршей четы, несомненно, усилили. Российская миссия подробно извещала о том Петербург, подчеркивая, что «семья королевы Драги в Сербии крайне непопулярна, особенно мужские члены ее»31.
Ко всему прочему добавились интриги. При дворе Романовых имелось мощное антисербское лобби в лице пресловутых «черногорок», дочерей Николы Черногорского – Анастасии и Милицы. Постоянно интригуя, они чернили Драгу, добиваясь результата, – не случайно первой охладела к идее ее приема именно императрица32. С.Ю. Витте прямо говорил об этом: «Когда государь был в Ялте, король Александр, по-видимому, хотел приехать к нему с женой с визитом, но визит был отклонен, что произошло не без интриг черногорок». И далее о них же: «Замечательно, что когда король Александр женился на бывшей фрейлине своей матери, сделав, таким образом, mesalliance, то черногорка № 2 (Анастасия Николаевна. – А.Ш.) говорила, что король дурно кончит»33.
Под влиянием Александры Федоровны (ее мнимая «болезнь» была плохо скрытым демаршем) и Николай II склонился к отказу от приема сербской четы. Тем более, что политическая заинтересованность Петербурга в Драге, которая, повторимся, в какой-то мере ощущалась в момент свадьбы, уже отсутствовала – экс-король Милан (этот, по выражению Александра III, «подлец», «мерзавец» и «скот»34, гарантом невозвращения коего в Сербию и являлась новоиспеченная королева[6]), почив в Бозе, более не беспокоил.
6
«Личное мое впечатление, – доносил П.Б. Мансуров в Петербург сразу же после свадьбы монарха, – то, что король Александр доволен освободиться от присутствия своего отца… В этом, несомненно, поддерживает его пока королева, а в отношениях к последней короля заключается ключ настоящего положения» (АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 489 (1900 г.). Л. 64 (П.Б. Мансуров – В.Н. Ламздорфу. Белград, 1/14 августа 1900 г.)). И далее, две недели спустя, он же: «В твердости по отношению к отцу поддерживает короля, несомненно, и королева, которая заявила мне, что отказалась принять лиц, искавших обратиться к ней с ходатайством о ее посредстве к примирению короля с его отцом» (Там же. Д. 2861 (1900 г.). Л. 85 (П.Б. Мансуров – В.Н. Ламздорфу. Белград, 15/28 августа 1900 г.)).