Итак, обида народов друг на друга уходит, когда народы вместе переживают одну общую беду, и, в силу природной высшей закономерности, принимают помощь, и сами помогают другим, чтобы выжить, — во имя истинного Братства всех людей на этой земле.
Анатолий КИМ
ЮНОСТЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ ЛАПТЕВЫХ
2 июня 1956 года я возвратилась на родину. В поисках работы бродила по родному Каунасу.
Как-то раз на главной улице города — Аллее Свободы я увидела своего бывшего учителя рисования — скульптора Робертаса Антиниса. Я подошла к нему и представилась. Пожилой и нездоровый человек, он схватил мою руку и поцеловал, сказав: «Низко склоняю голову перед мучениками, отстрадавшими за весь наш народ!» Учитель целует мне руку?! Его слова так тронули меня, что я не сдержалась и расплакалась. Я оплакивала свою загубленную молодость, искалеченную жизнь, потерю близких. Но это были и слезы радостного волнения: есть еще люди, понимающие, что произошло, что стряслось с нашей Литвой.
Я решила описать все, что пережила за пятнадцать лет изгнания, что вынесли мои родители, братья, дети, какие испытания выпали на долю всей нашей семьи, которая никогда не только ничего плохого никому не делала, но даже и не желала. Однако болезни и смерть дорогих людей все не давали собраться с мыслями. Но вот наконец я решилась: расскажу все, что помню, все, как оно было, как я видела это в ту пору и как понимаю сегодня.
В одну из теплых июньских ночей 1940 года я никак не могла уснуть: с Зеленой горы[1], по улице Пародос, плюясь огнем, с грохотом ползли танки, как разъяренные звери, круша мостовую. Мы жили рядом с Департаментом полиции, на проспекте Витаутаса, 69, где мои родители снимали квартиру на втором этаже в доме еврея Виникаса. Окно моей комнатки выходило на улицу. Утром кто-то сказал, что на железнодорожном вокзале полно русских солдат. Мы с подругами пошли посмотреть. На полу вповалку лежали люди в шинелях серого цвета, как нам тогда показалось, пошитых из одеял.
Улицы были наводнены солдатами. Они громко пели и присвистывали в такт своим шагам. Кое-кто с балконов и из окон бросал цветы. «Неужели будет война?» — подумала я. Никогда прежде мне не доводилось видеть столько солдат и танков.
Папа сказал, что Советский Союз размещает на территории Литвы свои военные базы, и велел мне с младшим из моих братьев Римантасом немедленно отправляться в Ужпаляй, на мамину родину, к дедушке и бабушке. Автобус шел очень медленно, потому что навстречу двигалась Красная Армия. Все было страшно интересно — среди солдат попадались черноволосые парни с узкими раскосыми глазами, какой они национальности, мы не знали, были и смуглолицые — таких раньше тоже видеть не приходилось. Автобус то и дело останавливался, пропуская солдат и технику. Из стоявшего автобуса вышла молодая еврейка, увешанная золотыми украшениями. Солдаты всполошились: «Буржуйка, б….!» — но подошел старший и прикрикнул на них. Наконец мы добрались до Ужпаляя. Автобус остановился возле дедушкиного дома: улица Басанавичюса, 30. Мы сошли. На дворе было много русских солдат. Бедняги невесть сколько протопали пешком. Одни лежали на лужайке, другие начищали трубы. Видимо, была команда войти в городок с музыкой. Несколько человек о чем-то расспрашивали дедушку. Мы с Римасом подошли и поздоровались.
— Как по-вашему «вода»?
— Ундуо, — ответил дедушка на местном наречии.
— Не ундуо, а вандуо, — поправили мы.
Из дома вышла бабушка. Мы обнялись. Она внимательно и озабоченно присматривалась к тому, что здесь происходит. Русского языка она совсем не знала, хотя в Первую мировую войну они бежали от фронта и жили в Смоленской губернии.
Послышалась команда строиться. Заиграл духовой оркестр. Солдаты ушли. В это время к дедушке подошел военный, судя по обмундированию — командир, и тихо попросил:
— Папаша, может, хлеба кусок удружишь?
— Мать, живо тащи буханку хлеба и шмат сала, — бросил он бабушке.
Бабушка мигом принесла. Дедушка протянул все это военному и сказал:
— Кушай на здоровье!
Военный перекрестился.
— Ты что, сынок, крестишься? У вас же в Бога не верят!
— У нас Бога нету и хлеба нету, — ответил военный, вскочил на лошадь, пришпорил ее и поскакал догонять пехоту.
Мы стояли ошарашенные. Каникулы были какие-то бестолковые, никто ничего не понимал, никто не знал, что происходит. На прощанье бабушка подарила мне домотканую скатерть и сказала: