Когда был вбит второй клин, Лобардемон показал Грандье рукопись трактата против безбрачия священников и спросил, признает ли он, что она написана его рукой? Грандье признал это. На вопрос, зачем он написал этот трактат, кюре ответил, что хотел развлечь девушку, которую любил, свидетельством чему являются две строчки, написанные в самом конце:
Тогда г-н де Лобардемон поинтересовался, как зовут эту девушку, но Грандье ответил, что ни за что не произнесет ее имени, которое известно лишь ему да Господу.
Г-н Лобардемон велел отцу Лактансу вбить третий клин.
Сопровождая каждый удар словом «Dicas!», отец Лактанс принялся яростно стучать молотком, и Грандье воскликнул:
— Господи, они убивают меня, хоть я не колдун и не святотатец.
На четвертом клине Грандье потерял сознание, вскричав:
— И это — милосердие, отец Лактанс?
Францисканец продолжал свое дело, и боль, от которой истязуемый потерял сознание, заставила его вскоре прийти в себя.
Лобардемон воспользовался этим моментом и закричал, чтобы Грандье сознался в совершенных преступлениях, но тот ответил:
— Преступлений я не совершал, сударь, я только делал ошибки. Как мужчина, я поддавался плотским вожделениям, но я покаялся в этом, понес наказание и получил прощение от своих духовников, но даже если они меня и не простили, я надеюсь, что за мои теперешние муки мне простит Господь.
Когда в дело пошел пятый клин, Грандье снова потерял сознание; ему плеснули в лицо воды, он очнулся и обратился к Лобардемону:
— Помилосердствуйте, сударь, убейте меня поскорее. Увы, я всего лишь человек и не уверен, что, если вы продолжите пытку, я не впаду в отчаяние.
— Подпишите это, и все будет кончено, — проговорил уполномоченный, протягивая ему бумагу.
— Отец мой, — устремил Юрбен взгляд на францисканца, — скажите по совести, позволено ли человеку, дабы избавиться от страданий, признаться в преступлении, которого он не совершал?
— Нет, — отвечал монах, — ведь если он умрет солгав, значит, он умрет во грехе.
— Продолжайте, — простонал Грандье. — После стольких телесных мук я хочу спасти душу.
Отец Лактанс вбил шестой клин, и Грандье опять потерял сознание.
Когда он пришел в себя, Лобардемон потребовал, чтобы он признался в плотской связи с Елизаветой Бланшар, в которой она его обвинила, но Грандье ответил, что не только не находился с нею в связи, но увидел ее впервые лишь на очной ставке.
После седьмого клина кожа на ногах Грандье лопнула, и кровь брызнула прямо в лицо отцу Лактансу; он утер ее рукавом рясы, а Грандье вскричал:
— Господи, сжалься надо мною, я умираю!
После этого он потерял сознание в третий раз, чем воспользовался отец Лактанс, чтобы передохнуть.
Придя в себя, Грандье принялся медленно читать молитву, столь трогательную и прекрасную, что превотальный судья стал ее записывать, однако Лобардемон, заметив это, приказал никому ее не показывать.
Когда палач стал вбивать восьмой клин, из ран выступил костный мозг; продолжать пытку было невозможно, так как ноги истязуемого стали плоскими, как доски, между которыми они были зажаты, и к тому же отец Лактанс уже чуть не падал от усталости.
Юрбена Грандье отвязали и положили на пол; сияя полными боли глазами, он начал вторую молитву, подлинную молитву мученика, полную восторга и веры, но едва он ее закончил, как силы оставили его и он в четвертый раз потерял сознание. Превотальный судья влил ему в рот немного вина, и, очнувшись, Грандье стал каяться, еще раз отрекаясь от сатаны, его сует и дел и вручая свою душу Господу.
Тут в пыточную комнату вошли четверо и стали освобождать от досок ноги Грандье, которые были совершенно размозжены и бессильно упали, держась на одних сухожилиях; затем его перенесли в комнату для заседаний и положили у огня на солому.
Там в углу у камина сидел монах-августинец, которого Грандье попросил быть его исповедником, но Лобардемон на это не согласился и предложил ему подписать еще один документ, однако Грандье отказался и добавил:
— Если я ничего не подписал, чтобы избежать пытки, то теперь не подпишу тем более — ведь мне осталось лишь умереть.
— Это так, — ответил Лобардемон, — но смерть твоя будет такой, какою мы ее сделаем — быстрой или медленной, тихой или жестокой, так что лучше подпиши!
Грандье отрицательно покачал головой и оттолкнул бумагу, тогда Лобардемон, впав в ярость, велел позвать выбранных им для Юрбена исповедников — отцов Транкиля и Клода. Они вошли и собрались было начать, но Грандье, узнав в них своих палачей, заявил, что четыре дня назад он исповедался у отца Грийо и с тех пор не совершил ни одного греха, который может сгубить его душу. Монахи стали обзывать его еретиком и нечестивцем, однако ничто не смогло заставить Грандье исповедаться у них.
В четыре часа за ним пришли подручные палача, положили его на носилки и понесли; в дверях им встретился уголовный судья Орлеана, который хотел еще раз попробовать убедить Грандье сознаться в преступлениях, но тот проговорил:
— Увы, сударь, я все сказал, и совесть моя чиста.
— Не угодно ли вам, чтобы я помолился за вас? — спросил судья.
— Вы меня весьма этим обяжете, — отозвался Грандье, — я даже прошу вас об этом.
Тогда ему дали в руку факел, который он поцеловал, когда его выносили из ратуши; Грандье смотрел на окружающих скромно и твердо и попросил тех, кто его знает, помолиться за него.
С порога ратуши был зачитан приговор, после чего несчастного положили на тележку и отвезли к церкви святого Петра. Там Лобардемон велел спустить его на землю; кюре столкнули с тележки, и он упал сперва на колени, потом на живот и остался так лежать, терпеливо ожидая, пока его поднимут. Его отнесли на паперть, где приговор был зачитан еще раз. Едва письмоводитель, читавший его, замолчал, как исповедник Грандье, отец Грийо, которого четыре дня не пускали к осужденному, пробился сквозь толпу и, бросившись к кюре, обнял его со слезами на глазах, не в силах вымолвить ни слова. Через несколько секунд он собрался с силами и проговорил:
— Сударь, помните, что Господь наш Иисус Христос вознесся к своему Отцу после мук, принятых на кресте. Вы человек разумный, так что мужайтесь. Я принес вам благословение от вашей матушки, мы с нею молимся, чтобы Господь был к вам милостив и принял вас к себе в рай.
Эти слова придали Грандье силы: обратив к небу искаженное страданиями лицо, он сотворил короткую молитву и, повернувшись к достойному кордельеру[40], проговорил:
— Будьте моей матери сыном, молитесь за меня Богу и поручите душу мою молитвам всех наших добрых монахов. Я ухожу из жизни утешенный, что умираю невинным, и надеюсь, что Господь снизойдет ко мне и примет меня в рай.
— Вы не хотите поручить мне еще что-нибудь? — продолжал отец Грийо.
— Увы, — ответил Грандье, — я обречен на жестокую смерть. Отец мой, прошу вас, умолите палача сделать ее не такой мучительной.
— Попробую, — согласился кордельер.
Отпустив кюре грехи in articulo mortis[41] он сошел с паперти и, пока Грандье произносил формулу публичного покаяния, отвел палача в сторонку и спросил, нельзя ли избавить казнимого от страшной агонии, надев ему сорочку, пропитанную серой. Палач ответил, что, согласно приговору, Грандье должен быть сожжен заживо, поэтому он не может использовать средство, столь бросающееся в глаза, однако за тридцать экю готов задушить осужденного, когда станет поджигать костер. Отец Грийо тут же отсчитал монеты, и палач приготовил веревку. Подбежав к осужденному, кордельер в последний раз обнял его и шепнул о договоренности с палачом. Грандье повернулся к последнему и полным признательности голосом проговорил: