Очевидно, император ждал, что после войны генерал-майор остепенится; этого не произошло. «В старые годы не только что юный корнет проказничал, но были кавалеристы, которые не покидали шалости даже в генеральских чинах», – совершенно справедливо замечает Пыляев[79]. Скорее всего, следствием именно этого и стали карьерные неудачи князя.
В конце 1819 года жизнь Сергея Волконского круто переменилась: он вступил в Союз благоденствия. Случайно оказавшись в Киеве на ежегодной зимней контрактовой ярмарке, он встретил там своего старого приятеля Михаила Орлова. Орлов, генерал-майор и начальник штаба 4-го пехотного корпуса, уже давно состоял в тайном обществе, и его киевская квартира была местом встреч людей либеральных убеждений и просто недовольных существующим положением вещей.
То, что Волконский увидел и услышал на квартире Орлова, поразило воображение «гвардейского шалуна». Оказалось, что существует «иная колея действий и убеждений», нежели та, по которой он до этого времени шел: «Я понял, что преданность отечеству должна меня вывести из душного и бесцветного быта ревнителя шагистики и угоднического царедворничества», «с этого времени началась для меня новая жизнь, я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга уже не верноподданного, а гражданина и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно по любви к отечеству».
Через несколько месяцев после посещения квартиры Орлова Волконский попал в Тульчин, в штаб 2-й армии. Там произошло его знакомство с Пестелем. «Общие мечты, общие убеждения скоро сблизили меня с этим человеком и вродили между нами тесную дружескую связь, которая имела исходом вступление мое в основанное еще за несколько лет перед этим тайное общество», – писал Волконский в мемуарах.
Согласно этим мемуарам князь ни разу в жизни не пожалел ни о своем вступлении в тайное общество, ни о той роли, которую он для себя в этом обществе избрал: «Избранный мною путь довел меня в Верховный уголовный суд, и в каторжную работу, и к ссылочной жизни тридцатилетней, но все это не изменило вновь принятых мною убеждений, и на совести моей не лежит никакого гнета упрека».
С начала 1820 года в генерале происходит разительная перемена. Он перестает быть «шалуном» и «повесой» и, получив в 1821 году под свою команду 1-ю бригаду 19-й пехотной дивизии 2-й армии, безропотно принимает новое назначение. Волконский уезжает на место службы – в глухой украинский город Умань. В 1823 году, согласно мемуарам Волконского, император уже выражал «удовольствие» по поводу того, что «мсье Серж» «остепенился», «сошел с дурного пути». «Теперь я убедился, что ты принялся за дело, продолжай, и мне будет приятно это в тебе оценивать», – сказал император генералу.
В личной жизни Сергея Волконского тоже происходят перемены. «Блядовство» и традиционное светское женолюбие уступают место серьезным чувствам. В 1824 года Волконский делает предложение Марии Николаевне Раевской, дочери прославленного генерала, героя 1812 года. «Ходатайствовать» за него перед родителями невесты Волконский попросил Михаила Орлова, уже женатого к тому времени на старшей дочери Раевского, Екатерине. При этом князь, по его собственным словам, «положительно высказал Орлову, что если известные ему мои сношения и участие в тайном обществе помеха к получению руки той, у которой я просил согласия на это, то, хотя скрепясь сердцем, я лучше откажусь от этого счастья, нежели изменю политическим моим убеждениям и долгу моему к пользе отечества»[80]. Генерал Раевский несколько месяцев думал, но в конце концов согласился на брак.
Свадьба состоялась 11 января 1825 года в Киеве; посаженным отцом жениха был его брат Николай Репнин, генерал-губернатор Малороссии, а шафером – Павел Пестель. Впоследствии Репнин будет утверждать: за час до венчания Волконский внезапно уехал – и «был в отлучке не более четверти часа». «Яспросил его, – писал Репнин, – куда? – Он: надобно съездить к Пестелю. – Я: что за вздор, я пошлю за ним, ведь шафер у посаженного отца адъютант в день свадьбы. – Он: нет, братец, непременно должно съездить. Сейчас буду назад». Репнин был уверен: в день свадьбы его брат, под нажимом Пестеля, «учинил подписку» в верности идеям «шайки Южного союза»[81].
Впрочем, современные исследователи не склонны верить в существование подобной подписки: Пестелю, конечно, вполне хватило бы и честного слова своего друга. Не заслуживает доверия и легенда, согласно которой Раевский добился от своего зятя прямо противоположной подписки – о том, что тот выйдет из тайного общества[82].
81