Я ответила на звонок и совсем не удивилась, услышав на том конце джентльмена, которого только что ограбила. То, что я его обчистила, только подогрело его сексуальное желание. Он хотел встретиться со мной тут же. Но я посоветовала ему на ночь охладить свой пыл. Он сказал, что я могу оставить себе украденные деньги — несколько сотен фунтов — и он заплатит мне за секс и за возврат остальных своих вещей. Я опасалась, что он готовит для меня ловушку, и сказала, чтобы он позвонил мне на следующий день.
В этот момент я решила отдать телефон в надёжные руки. Я спросила у одной проститутки, не был ли той ночью кто-нибудь задержан за приставания на улице. Оказалось, что арестовали одну вполне надёжную женщину. Она воровала только для того, чтобы добыть денег для своих детей. Я пошла к ней домой. Няня впустила меня, и я ей заплатила. Вскоре моя подруга вернулась домой. Я отдала ей мобильный и взяла с неё обещание, что она будет отвечать на все звонки.
На следующий день моей подруге позвонил тот милый джентльмен, который прошлой ночью угостил меня ужином. По телефону она сказала, что о краже ничего не знает. Я подучила её сказать, что этот мобильный ей подложили в почтовый ящик вместе с запиской, где говорилось, что она должна ждать звонка от мужчины, которому нужна проститутка. Подруга назвала свою цену — эта цифра в десять раз превышала её обычную сумму — и сказала, что если звонящий захочет приехать к ней, она объяснит, как добраться до её квартиры.
Этот извращенец выложил деньги и трахнул мою подругу. Однако он хотел не только выкупить свои вещи, но и получить шанс ещё раз меня трахнуть. Он узнал, что если всё рассказать полиции, то его вещи довольно легко найдут. Всё же встретиться во второй раз с ограбившей его девушкой было довольно сложно. Бизнесмен выкупил свой телефон у моего доверенного лица, и заплатил ей хорошенькую сумму не только, чтобы продемонстрировать свои благие намерения, но и чтобы она держала с ним связь.
На следующий день подруга привезла распутнику его часы прямо в офис. Он дал ей за них пять тысяч фунтов, гораздо больше, чем дали бы в ломбарде, хотя они и стоили больше. Бизнесмен спросил о своих кредитках, бумагах и ключах. Спустя несколько дней моя подруга принесла ему все эти вещи, за что получила три тысячи фунтов, которые мы разделили поровну. Бизнесмен пытался выяснить, знает ли моя партнёрша, кто я, но она уверяла его, что все награбленное получала по почте.
Я часто подумывала о том, чтобы навестить бизнесмена, но не жалела, что отказала ему в этом по телефону. Поскольку к моей посреднице полиция не приставала, то через месяц я решила, что было уже безопасно звонить моему поклоннику-мазохисту. Он изнывал от желания меня увидеть, и хотя моя цена была просто непомерной, я думаю, он бы заплатил и больше. Он подъехал к Вентворт-Стрит и посадил меня в машину. В первый раз после секса я ушла домой пешком, но потом позволяла ему заходить ко мне в квартиру.
Мы целый год продолжали встречаться раз в неделю. Однако он так никогда и не начал меня содержать, чего мне очень хотелось. В конце концов, его затянуло в какой-то христианский культ, и он стал приходить реже. Иногда он возмущался моим порочным образом жизни и исчезал на целый месяц. Потом похоть брала над ним верх, и он приходил снова. Это продолжалось до тех пор, пока он не обручился с женщиной, разделявшей его веру. Больше я его не видела.
Сколду понравилась эта история, но мы зашли в тупик. Отсюда Адам мог идти только назад. Дальше идти было некуда. У меня не было желания говорить о Ричардсоне, поскольку, что мне сказать о Миссис Синклер и ей подобных, кроме того, что они мало меня интересуют? От Ричардсона мы могли бы добраться до Джойса, если бы Сколд захотел признаться, что моё описание Мэлдона показалось ему чересчур подробным и напомнило описание ящиков стола Блума в «Улиссе». А я ведь в своём коротком рассказе даже не дошла до Мэлдонской солевой компании!
Было бы неверно с иронией относиться к неспособности Адама постичь историческое значение выбранного им вида искусства. Ричардсон просто поставил перед представителями среднего класса зеркало, в котором они почти узнали себя. Читатели «Памелы» или «Клариссы» были похожи на детей, которые, вглядываясь в отражение, ещё не совсем узнают в нём собственные черты. Это был нарциссизм, поскольку настоящее самолюбие требует от человека такого самопонимания, которым буржуазия не обладает. Если роман требует тонкого чувства времени, то самое время посмотреть на роман со стороны.
Именно это Адаму — типичному представителю словоохотливого класса — было недоступно. Он хотел уцепиться за ускользающий момент и воспроизвести его в художественном произведении. Его интерес к национальному вопросу заставлял его рассматривать явления проституции — не как один из примеров в парадигме классовой эксплуатации — а как способ подтвердить ту фундаментальную женственность чувствительного художника, с образом которого он идентифицировал себя самого. Сколд пытался отмечать время, не обращая внимания на эффекты пуританского круговорота. Сколд не любил признавать, что историческая аргументация неизбежно влечёт за собой конфронтацию с силой.
Слепо доверяя стереотипам культуры, Сколд был неспособен понять, что его литературные идолы — Филдинг и Диккенс, ставившие фабулу выше описания характера героев — заводили в тупик даже с точки зрения буржуазной эстетики. Джейн Остин снабдила более полезным чтивом людей серьёзных, привыкших пофилософствовать, наблюдая вылетающий из чайника пар и разбираясь в тонкостях брачных контрактов. Пар из чайника действительно представлял собой яркий пример взаимодействия количества и качества, но, как и Фрэнк Ливис, Адам ничего не смыслил в эффекте конденсации.
Покуда я предавалась мысленному созерцанию того, как количественно увеличивая температуру воды, можно, в конце концов, получить её качественное изменение, у Сколда задымилось. Он сунул мне в руки свой член, и как только я отсчитала необходимую сумму, он наказал мне ласкать этот переполненный желанием аспект его натуры. Мои пальцы прикоснулись к члену и сомкнулись на нём. От моей нескромной хватки он затвердел. Адам обнажил живот и жалобно застонал. Его прибор запульсировал и удлинился в моих руках чудесным образом. Думая, что меня возбуждает французский, он называл меня mademoiselle и ma petite belle [3]. Его акцент был шокирующе плох.
Я смотрела на его конец, чтобы определить необходимую силу трения. Сморщенный мешочек под членом болтался из стороны в сторону, пока я дрочила. Я схватила расслабленную кожу, которая больше не могла прикрывать его лакомый кусочек. Я сжимала и разжимала руку. Je vais jouir! Мои движения стали сильнее. Я двигала правой рукой вверх-вниз, как будто доила корову. Внезапно поток горячей спермы залил мою руку, почти достав до шеи. Я продолжала дёргающие движения, пока вспененный придаток не выскользнул из моих липких рук.
Я подлила себе бурбона, и Сколд забормотал что-то про «Эстер Уотерс» Джорджа Мура. Эта книга когда-то пользовалась скандальной популярностью, поскольку содержала отрывки, описывающие рождение ребёнка, но во мне эта книга интереса бы не пробудила, если бы не двадцать первая глава, в которой героиня, именем которой назван роман, отвергает идею стать проституткой. Несмотря на то, что в ранних работах Мура чувствовалось скандальное влияние французского реализма, роман «Эстер Уотерс» был даже более скромным, чем «Нана» Золя. Джеймс Джойс рассудительно забраковал Эстер Уотерс, назвав книгу лучшим современным романом о жизни в Англии. Классический пример того, как слабая похвала может оказаться проклятием.
Адам не хотел лишиться иллюзии того, что проститутки выбирают свою профессию скорее из собственной наклонности, нежели из экономической необходимости. Мне казалась абсурдной его уверенность в том, что один тип рабского добывания зарплаты был более предпочтителен, чем другой, или вообще, был предметом выбора. Вся поглощённая им литература, предупреждавшая, что общение с проститутками навредит его здоровью, как раз и распалила желания этого рассуждающего об этике лицемера. Женщина вроде меня, чей колчан был открыт для любой стрелы, которая любила всех толстосумов и презирала всех нищих, такая женщина становилась опасной, когда её трахали, при этом объясняя ей, что она порочный элемент.