— Всё-то ты чужими делами занят, — заявил он. — Вот прожил больше сорока лет, а что нажил? Всё по чужим землям, с чужим товаром мыкаешься. Неуёмный ты человек!
— Как же бросать товарищей в беде? — возмутился Никитин.
— Ты бы попал в беду — никто бы не печаловался о тебе. Тебе что? Посол здесь — пусть он и вызволяет их. А что мне о чужих делах думать? Я и сам не знаю, как мне теперь без товара быть. На Русь с Папиным подамся, — неожиданно закончил он.
Никитин поспешил к Асан-беку. Он застал шемаханского посла за выгрузкой привезённых из Москвы товаров и подарков. Сидя на палубе своего корабля, посол наблюдал, как рабы его повелителя тащили по сходням вьюки с холстом, кожей и мехами, катили бочки воску, бережно несли клетки с кречетами.
Никитин рассказал Асан-беку про товарищей и попросил его замолвить перед шахом словечко, чтобы выручить купцов из кайтацкой неволи.
Выслушав его, посол ответил:
— Чем я могу помочь тебе? Я должен ждать, когда мой повелитель, светлейший шах, позовёт меня к себе. Сам к нему явиться я не смею.
— Что же, погибать нашим людям в кайтацкой яме? — воскликнул Никитин.
— Зачем погибать? — ответил посол и, подумав, прибавил: — Подожди, завтра я поеду к дербентскому правителю Булат-беку. Должен ему рассказать, как съездил на Русь. Он мне родственник, спрошу у него совета. Подожди.
Ранним утром Асан-бек уже встал и начал собираться к Булат-беку. Раб-персианин выбрил ему голову, подкрасил бороду. Потом с помощью слуг он облачился в синий с золотом халат и надел высокие сапоги из красной мягкой кожи. Бритую голову посла рабы обернули длинным белоснежным полотенцем.
Асан-бек сел на сухого, стройного коня и в сопровождении слуг отправился вверх, к крепости, где жил Булат-бек.
Опять пришлось ждать Никитину. Воспользовавшись отъездом хозяина, слуги Асан-бека разбрелись кто куда. Одни ушли побродить по базарам, другие нашли в городе знакомых и родичей, третьих сморил зной, и они спали, раскинувшись на солнцепёке.
Только перед закатом вернулся Асан-бек на корабль. Весело кивнув поджидавшему его Афанасию, он сказал:
— Дело твоё устроил.
Больше ничего рассказать ему не удалось.
С минаретов всех десяти дербентских мечетей раздались громкие и протяжные крики:
— Ла илла хилл алла…
Правоверные опустились на молитву. Никитин начал было расспрашивать Асан-бека, но тот замотал головой и, зажав уши, с ещё бóльшим рвением принялся бить поклоны.
Когда молитва кончилась, Асан-бек сказал Никитину укоризненно:
— Зачем мешал? Мог ждать. День ждал — мог ещё ждать.
— За товарищей тревожусь, — виновато пробормотал Никитин.
— Слушай! Булат-бек разгневался, когда узнал, что сделали с русскими кайтахи. «Другой раз купцы к нам не поедут, — сказал он, — надо их выручать». От Булат-бека поскакал джигит к подножию аллаха на земле — к светлейшему шаху Феррух-Есару в Шемаху. Наш шах Феррух-Есар женат на сестре кайтацкого князя. И если шах пожелает за спутников твоих заступиться, князь не станет с ним ссориться. Дружба шаха Ширвана важнее для кайтацкого князя, чем выкуп за небогатых купцов. Жди теперь, что ответит шах Феррух-Есар.
— А когда? — нетерпеливо спросил Никитин.
— Туда три дня, назад три, там два дня… — подсчитал Асан-бек, загибая пальцы. — Через восемь дней назад прискачет.
Прошло пять дней. Корабль давно разгрузили. Асан-бек переселился в город. Перебрался туда и Афанасий. Он поселился в том же караван-сарае, где жил Папин. Но каждый день с утра он приходил к Асан-беку.
И каждый раз Асан-бек говорил ему:
— Рано пришёл! Никто ещё не приехал! Жди.
Тогда Никитин отправлялся бродить по городу. Он ходил по базарам, побывал на конском торге, где стройные и ловкие горцы продавали персидским купцам горячих скакунов. Подолгу сидел он на берегу, глядел на неустанно бегущие морские волны с белыми барашками и на неподвижные песчаные волны — дюны, поросшие тощими колючими кустарниками и молочаем, бесконечными рядами тянувшиеся у подножья террас. Иногда он шёл в верхний город и смотрел на уходящие всё выше темнозелёные лесистые горы, на извивающуюся между скал дорогу в Шемаху.
Когда день кончался и с минаретов начинали раздаваться голоса муэдзинов, Никитин возвращался в нижний город и, пройдя по затихавшим улицам мимо лавочек, где зажигали светильни, снова появлялся во дворе Асан-бека и молча садился у двери.
В этот час Асан-бек выходил подышать ночным воздухом и, увидев Никитина, неизменно говорил:
— Всё сидишь? Думаешь, у светлейшего шаха нет других дел, кроме освобождения русских купцов от кайтацких шакалов? Более важные заботы тревожат сердце повелителя. Не торопись, иди спать. Жди!
Так прошло десять дней. Никитин часто заговаривал с Папиным, напоминал ему о том, как томятся в кайтацкой яме их земляки, и просил поторопить шемаханцев. Но русский посол не очень-то спешил.
— С шемаханцами да с персианами торопиться нечего, — говаривал он. — Всё испортишь. Да и что поделаешь? Не слать же в Шемаху вдогонку первому второго гонца? А может, они перед нами чванятся — дескать, у нас и без вас дел достаточно. Землишка маленькая, власть у их шаха невелика — вот и эти кайтахи под боком живут, а ему не подчинены. А перед нами, перед русскими, хочется повеличаться — мы-де, мол, держава могучая, и дел у нас видимо-невидимо, где нам поспешно с вашим делом управиться? Нет, надо ждать!
И Никитин, дождавшись утра, вновь принимался бродить по Дербенту.
Не раз заглядывал он в лавки, приценивался. И здесь, как в Царьграде, торговали больше привозным товаром. Дёшевы были лишь шелка шемаханские, цветастые, но недостаточно крепкие. Прочий товар — перец, мускатный цвет — привозили в Дербент из-за моря — из Персии и Индии и с острова Ормуза.
«Видно, не здесь родится дорогой заморский товар, что привозят к нам гости иноземные. Видно, надо дальше искать его родину», думал Афанасий.
Прошло пятнадцать дней. Ранним утром Никитин, по обыкновению, шёл к Асан-беку.
Город просыпался. Открывались лавки, на базар тянулись арбы с сеном, углём и жердями, брели ослики с бурдюками овечьего молока.
В узком переулке Афанасий неожиданно наткнулся на Асан-бека. Шемаханец ехал верхом. Он был одет в знакомый уже Никитину синий с золотом халат. Борода его была только что покрашена и блестела на солнце. По бокам бежали стражники и отгоняли народ.
— Радостные вести, Афанасий! — крикнул Асан-бек, увидев Афанасия. — Прискакал гонец из Шемахи.
— Слава тебе, пресвятая богородица! — горячо воскликнул Афанасий.
— Иди ко мне на двор, жди, когда вернусь от Булат-бека. — И Асан-бек хлестнул цветной камчой[10] своего коня.
Долго ждал Афанасий Асан-бека, и только к вечеру вернулся тот, весёлый и красный.
Переодевшись, Асан-бек позвал к себе русского и, поднеся с почтением ко лбу небольшой красный ларец, торжественно вынул из него длинное узкое письмо с красной и синей печатями по углам..
— Слушай, что пишет шах Ширвана шурину своему Адиль-беку кайтацкому! — торжественно сказал он.
Пробежав писанное по-арабски послание, Асан-бек стал медленно переводить его по-татарски.
«Пишет шах Ширвана, — сказал он. — Судно моё разбилось под Терхами, а твои люди пришли и купцов поймали. И товар их пограбили, а ты бы ради меня тех людей ко мне прислал и товар их собрал, ведь те люди посланы на моё имя, а если тебе будет что-нибудь надобно у меня — ты ко мне пришли, и я для своего брата ни в чём не откажу, а людей тех ты отпусти». Видишь, как милосерден грозный и могучий повелитель наш Феррух-Есар! — воскликнул Асан-бек.
Никитин вспомнил слова Папина, подумал, не слишком ли заискивает этот грозный и могучий повелитель перед князьком разбойничьего племени, но промолчал.
— Как быть теперь? Как это письмо доставить и людей выручить? — спросил он у Асан-бека.
— Повелел Булат-бек дать тебе того самого джигита, что в Шемаху ездил, в провожатые и отправить тебя, если захочешь, к кайтахам с письмом великого шаха. Поедешь?