II
РАССКАЗЫ О ФАНТАСМАХ
Жоффруа Осерский[919]
НА АПОКАЛИПСИС
Справедливо порицается священник Фиатирской церкви за то, что допустил жену, которой никак не дозволено отправлять должность общего поучения, не только поучать, но и обольщать рабов Божиих. В чем именно обольщать, указывается, когда добавляется: «любодействовать и есть идоложертвенное»[920]. Так сыны Израилевы в пустыне и даже — что еще прискорбнее и ужаснее — Соломон на царстве своем из-за женских обольщений впал в идолопоклонство. Так и эта Иезавель обольщала рабов Божиих, дабы равно грешили против нижнего и против вышнего, любодейством — против тела своего, идолопоклонством — против Творца своего. И сколь мерзки обе эти скверны, сколь гнусны разумному творению, особенно всем верным, — как духовное любодейство, так и плотское! Небезосновательно сходна в обоих случаях причина отторжения. Ведь, возможно, сноснее было бы для людей (если не считать, что обе эти вещи совершаются на людскую беду) то, что с ними по сладострастию соединяются демоны-инкубы, нежели то, что люди не боятся сочетаться с демонами в идолослужении. Природа не дала демонам никакого пола, но вопреки условиям своего бытия они забавляются, погрузившись в грязь телесной похоти, и, говорят, оскверняются противоестественным вожделением, сходясь с людьми обоего пола. Неясно, однако, находят ли они отраду в одной лишь пагубе тех людей, что с ними соглашаются, или же могут в самом деле испытывать плотское удовольствие.
Я знаю священника, меж многих священников много лет исполняющего должность декана, чье свидетельство соседи и знакомые почитают вполне заслуживающим доверия. Некоторое время прожив в Сицилийском королевстве с сестрою герцога Бургундского, некогда обрученной с преславным королем Сицилии Рожером[921], он, по его утверждениям, достовернейшим образом узнал там ту историю, которую доныне рассказывает.
Один юноша, весьма сильный и искусный в плавании, ночной порой при ясно сияющей луне купался в море в обществе своих сверстников. Слыша подле себя звук движения в волнах, он решил, что кто-то из его товарищей приближается, чтобы утянуть его под воду, — обычная забава у таких пловцов. Крепкий и резвый, он надумал его опередить, набросился на него и ухватился за оказавшиеся на голове женские волосы. Держа ту, кого считал женщиной, он погрузил ее в волнах, как хотел, и вытащил ее, без сопротивления за ним следовавшую, на берег. Заговорив с нею и спросив, кто она, он не смог ни слова у нее вынудить. Укрыв ее своим плащом, он отвел ее домой и дал ей укрыться подобающими одеждами, взятыми у его матери. В остальном довольно милая, довольно любезная, она сидела подле них безмолвно. Расспрашиваемая о многом, она надлежащим образом отвечала на все знаками и кивками, кроме того, что никак не открыла свой род, отчизну и причину своего появления. С ними она ела и пила[922], почти во всем ведя себя так дружелюбно, будто была между соседей, между родственников и знакомых[923]. Будучи спрошена, верит ли она в Бога и христианка ли, кивнула утвердительно. Спрошенная, хочет ли замуж за юношу (ведь он питал к ней сильную страсть), она тотчас с охотою наклонила голову и дала руку. Что же еще? Мать через несколько дней уступила желанию сына; уговорили друзей, зовут священника, по слову жениха и манию невесты заключают союз без приданого. Отправляются в церковь и торжество брака справляют, как принято. Растет любовь день ото дня, и видно, что молодые супруги все милее друг другу. Зачинает жена и, родив дитя, с такою любовью его лелеет, что никогда не позволяет отлучить его от своего лона, прилежно его кормя молоком, моя и пеленая. Дни проходили, и видно было, что с ростом мальчика и материнская любовь растет. Меж тем вышло так, что помянутый юноша вместе с товарищем вышел из дому для какого-то дела, и между ними, как обычно, было много разговоров. Коря его за этот брак, товарищ всячески доказывал, что он не на женщине женился, а на какой-то фантасме. И хотя епископ, которому они были сперва представлены, исследовав все с возможною тщательностью, неосторожно утвердил этот несчастный брак, ум юноши начал сильней обычного волноваться от слов товарища и сомневаться насчет этого супружества. Наконец они согласились в том, что по возвращении домой он в уединенном покое с грозными речами и взорами, обнажив меч, приступит к жене с сыном и велит ей немедля признаться, кто она такая, грозя смертью младенцу, если она промедлит. Он ведь полагал, что будет сильней ее любить, освободившись от сомнений. Вернувшись домой, он немедля исполнил то, что сам затеял и что друг посоветовал. Устрашилась она, видя занесенный над головой сына меч, и немедля произнесла такие слова: «Горе тебе, несчастному, ты теряешь добрую жену, заставляя меня говорить. Я была бы с тобою, и благо бы тебе было, пока ты позволял бы мне хранить наложенное на меня молчание. Вот, я молвлю, как ты велишь, но впредь уж ты меня, молвившую, не увидишь». С этими словами женщина исчезла; оставленный ею мальчик вырос и жил, подобно прочим. Однако он начал часто ходить на морское купанье, туда, где некогда была найдена его мать, пока однажды его мать-фантасма на глазах у многих, как утверждают, в тех же волнах не ухватила юношу, на нее натолкнувшегося, и никто из них больше не появлялся.
919
О
921