Кармине Бонавиа, с трагической судьбой которого читатель познакомится в романе, вытравляет у себя все человеческие чувства, чтобы сделать политическую карьеру в демократической партии. Главный редактор журнала «Ярмарка» Флер Ли вычеркивает из статей и очерков своих сотрудниц все, что могло бы пробудить добрые чувства. Те, кто снабжает американских женщин чтивом, предупреждает Шарль-Ру, стараются привлечь читательниц глянцевой оболочкой американского образа жизни, ее внешней красивостью, похожей на эффектные картинки в журнале «Ярмарка», за которыми — убогая пустота мысли, ничего, кроме стремления к наживе и карьере.
Время от времени автор ведет читателя и на дно Нью-Йорка, в кварталы итальянской бедноты, к отверженным, отчаявшимся людям. Есть два мира в этом городе небоскребов, они существуют рядом, но ненавидят друг друга. И когда, поднявшись с нью-йоркского дна, одинокий счастливчик попадает в этот другой мир, ему надо стать еще беспощадней, еще злей, чтобы снова не попасть на дно.
Пытаясь что-то противопоставить этому безнадежно больному обществу, писательница на всем протяжении своего романа вплетает в действие, происходящее в наши дни в Нью-Йорке, повествование о далекой Сицилии. Рассказ ведется от имени главного лирического героя романа — сотрудницы журнала «Ярмарка» Жанны Мори, которая провела детство и юность на сицилийской земле.
Эти отступления — воспоминания о прошлом вводят читателя в предысторию событий, связанных с жизнью целого ряда героев романа. Таким образом, в книге пересекаются многие сюжетные линии, они объединены весьма искусно, но все же искусственно. Автор стремится показать, что примитивная и в сущности угрюмая жизнь отсталой, изобилующей пережитками средневековья Сицилии при всем том неизмеримо выше, ярче и благородней бездушного американского образа жизни. Но когда Эдмонда Шарль-Ру изображает Сицилию и ее нравы, увиденное ею на этом острове приходит в противоречие с замыслом автора и некоторые сицилийские страницы романа порой не убеждают, а вызывают даже охлаждение, как явная идеализация пережитков старого мира.
При всей достоверности отдельных подробностей и местного колорита Сицилия в целом в романе порой превращается в условную литературную страну, существующую больше в воображении писательницы, чем в действительности.
Но все это нисколько не умаляет больших литературных достоинств романа Шарль-Ру, воинственно борющегося с цинизмом и нравственным разложением буржуазного общества. Необычность этой книги среди «текущей литературной продукции» парижского книжного прилавка вызвала большой интерес читателя. Роман Шарль-Ру привлек внимание своей взволнованностью, страстностью, убежденностью в том, что жить дальше так, как вынуждены жить люди в холодном и злом обществе современной Америки нельзя, что такое существование ранит человеческую душу и унижает людей.
«Забыть Палермо» — искренняя и откровенная книга, если хотите, книга-исповедь, и в этом ее особая ценность.
Г. Ратиани
Часть I
Глава I
Никакой Америки не существует! Это название дано абстрактной идее.
В Нью-Йорке это кажется странным — человек в черном сидит на пороге своего дома. Даже в Даун-тауне[1], даже на углу Малберри-стрит это удивляет. Я всегда буду помнить Кармине Бонавиа именно таким, как в тот день, когда на него наткнулась, — мрачным, сдержанным.
В пять часов я ушла из редакции, оставив Бэбс наедине с ее сложной стратегией, возникавшей в конце ее рабочего дня. Каждый день с самых первых недель нашей общей деятельности я присутствовала при ее полной метаморфозе, коротком церемониале, из которого она полностью изгнала всякую таинственность. Все это происходило обычно весьма быстро. Тут же, никуда не уходя, Бэбс снимала юбку, свитер и с головы до ног переодевалась. Из чемодана, который торчал у нее под столом, она вытаскивала ожерелье, светлые перчатки, тонкие чулки, затем быстро надевала черное узкое платье, вот и все. Она не могла тратить на эту процедуру больше времени. Узнать у нее, куда идет? Зачем? Все, что ею предпринималось, она считала таким важным. Американское воспитание, неотвязные мысли о личном успехе произвели тут свое разрушительное действие. Вереница свиданий, обязанностей, приемов, вернисажей — ведь вся ее карьера строилась на них, к тому же было столько возможностей при этом дать себя заметить. «Моя карьера…» — как часто повторяла она эту фразу, служившую ей как щит. Бэбс была настолько тверда в своих убеждениях, что я завидовала ей, хотя и не разделяла ее мнений. Я ограничивалась тем, что молча наблюдала за ней, хорошо зная, что она считает меня персоной ни к чему не пригодной, к тому же исчезающей неизвестно куда после работы. Вечером она обычно спрашивала у меня, желая скрыть свое беспокойство, подчеркнуто безразличным тоном:
— Ну? Что ты делаешь сегодня вечером? Куда пойдешь?
Я и сама этого не знала, особенно в начале моих скитаний, еще до того как встретила Кармине Бонавиа. Куда? Сама еще не знаю. Да куда-нибудь. Подышу свежим воздухом… Когда уйдешь, оставь окно открытым. В твоем мавзолее так душно.
Лицо Бэбс становилось замкнутым. Она не представляла себе, как можно так бесцельно тратить время. «Подышать свежим воздухом!» Просто немыслимо объяснить себе подобное безделье. Бедная Бэбс! Воплощенное благоразумие. Сколько ответственности вносила она в работу редактора — специалистки по уходу за красотой — такова была ее должность в еженедельном журнале, выходящем большим тиражом. Она любила свое ремесло и относилась к нему с усердием. Не дерзко ли с моей стороны назвать мавзолеем этот улей, в котором она царила? Но ведь я тут же повторила, что вовсе не вкладываю какой-либо иронии в это слово.
— Если бы в Нью-Йорке произошла какая-нибудь стихийная катастрофа, через десять веков тебя, вероятно, нашли бы погребенной под руинами твоего небоскреба. Ты выглядела бы такой, как сегодня: очень соблазнительной, безупречной, благоухающей, а кругом лежали бы все твои парфюмерные образцы — коробочки с румянами, лаки, пудра, полная коллекция оттенков губной помады, тени для век, лосьоны. Археологи, конечно, могли и ошибиться, но сделали бы это с весьма серьезным ученым видом. Они бы раструбили на весь мир, что нашли невероятно пышное погребение, в котором захоронена стройная, белокурая неизвестная женщина, украшенная жемчужным колье. Твой кабинет был бы принят за тронный зал, а шкаф для образцов парфюмерии — за хранилище сокровищ. Твоих секретарш сочли бы баядерками. Теперь ты видишь, что я вовсе не собиралась обижать тебя, когда упомянула о мавзолее.
Бэбс смеялась. Ей всегда хотелось быть доброжелательной, впрочем, это было свойственно ее характеру и выглядело искренне. А может быть, ей хотелось проявить легкомыслие, на минуту отвлечься. Такова была Бэбс, натура переменчивая — то чуть-чуть наивная, то чересчур недоверчивая. Кем я была для нее? Случайной знакомой? Живым воплощением беспорядка? Или же просто квартиранткой ее тетушки Рози? Впрочем, это не имеет значения. Я стала причиной ее несчастья. Но об этом она еще не могла знать.
Я уже давно ступила на этот путь, лишила свою жизнь цели, ушла в изгнание. Все это было намеренно… Я приехала в Нью-Йорк, чтоб ни о чем не думать, а это нелегкое намерение, оно требует выдержки. В журнале мне поручили рубрику «Туризм». Я работала в еженедельнике «Ярмарка», предназначенном для широкой женской аудитории, которая читала его в надежде обрести изящество, шик, знание жизни, а самое главное — красоту, рецепты к достижению которой указывала Бэбс, проявляя при этом невероятную уверенность.
«Чтобы улыбка была привлекательной, — указывала она, — вам нужно показать зубы, все разом… Потом слегка ослабить челюсти и высунуть кончик языка… Вы будете очаровательны, и ваша жизнь станет совсем другой».