На крыльце появилась Вики. Она тихо закрыла за собой дверь, мягко и заботливо заговорив – так, словно она рассказывала сказку сонному ребенку:
– Сара совершила самоубийство. Она мертва. Яд. Она приняла его по дороге в тюрьму. Они только что позвонили. Услышав об этом, Эвадна сказала: «Бедная Сасси. Но во всем есть что-то хорошее. Ее жизнь была застрахована». Думаю, вы понимаете, почему я вышла сюда и не могу оставаться там, вместе с ней. Не хочу беспокоить вас, но мне дурно. Кэнди, пожалуйста, останови все это. Я не могу вернуться в дом. Эвадна не видела запястья Сары, иначе она бы не сказала… Я ведь уже говорила об этом? Это лучше не повторять. Запястья Сары были такими худыми. Тонкими, как сосульки. Она отвернула манжеты. Эвадна… я сказала Дот, что мы будем о ней заботиться. Всегда. Это было правильно, Кэнди, разве не так? Я не хотела говорить «до конца ее жизни», ведь все умирают. Тони, Хелен, и Сара. Ты заметил запястья бедной Сары? На одном из них был синяк. Она отвернула манжет… Как глупо, что я так долго говорю об этом. Думаю, я заболеваю…
Мы уложили Вики в кровать. Я вызвал врача и двух сиделок. Доктор был очень спокоен и говорил по сути. Сиделки, как я думал, смогли бы присмотреть за ней. Когда наступил очередной рассвет, и я проснулся в своем кресле, то сначала я проверил, бодрствуют ли сиделки, и лишь потом вспомнил о толстом конверте, хранящемся в моем кармане. «В случае моей смерти я хочу, чтобы вы прочли его содержимое, – сказала Сара Парнхэм. – Тогда вы поймете и увидите, что я не дура и не преступница».
Глава XLI
В конверте оказались еще один конверт и лист машинописной бумаги, на котором я прочел:
Какова цена любопытства? Я только что услышала, как женщина-детектив говорит, будто знает, кто убийца. Если она сказала правду, то когда вы будете это читать, я буду мертва. У меня хранился яд после того, как умер мой отец. Он был врачом. Я украла у него яд. Я могла смело жить, зная, что в любое время смогу умереть.
Я не представляю, как та женщина выяснила, что виновна я – если она вообще выяснила это, и если я виновна. Но я знаю, что вы хотели бы прочесть о том, как все это выглядит с моей точки зрения. Цена вашего чтения – поддержка достаточно комфортного существования Эвадны. Я застрахована в ее пользу. Деньги она растратит за год. Я хочу, чтобы вы ей выплачивали небольшую сумму (ее размер я оставляю на ваше усмотрение), чтобы она не нуждалась в помощи извне. Если же вы не согласны с этим, то уничтожьте вложенный конверт, не читая его содержимое.
Я вертел письмо в руках, пытаясь додуматься до разумных причин, но оставался в ужасе от абсурдной безрассудности этой женщины. Еще до получения обвинений она передала мне конверт, по сути передав свою жизнь в мои несовершенные руки, доверившись нетвердому обещанию. «Черт возьми, я был о ней лучшего мнения!» – подумал я. Заинтересовавшись, в чем может заключаться «достаточно комфортное существование», и решив передать это на усмотрение Вики, я вскрыл второй конверт. Послание в нем начиналось неожиданно:
Мне пятьдесят пять лет.
Я остановился, задумавшись, к чему это, но так и не смог понять. Определенно, это не было громом посреди ясного неба. Я никогда не строил догадок насчет ее точного возраста, но если бы я попытался, то наверняка решил бы, что ей около пятидесяти пяти. Что, у вас возник вопрос? Значит ли это, будто я не заметил, что на астрологической карточке она указала, что родилась в 1888 году?[76] Я достаточно некомпетентен, чтобы определить возраст женщины и промахнуться на двенадцать лет, но я знал, что Эвадна указала, что родилась в 1891, а я, ничуть не сомневаясь, мог бы сказать, что она моложе падчерицы более, чем на три года. И я знал, что Сара Парнхэм не была тщеславна, разве что в интеллектуальном плане. Почему я не догадался, что у этой явной лжи насчет возраста есть некая причина? Почему я не догадался, что причина кроется в мире работающих женщин, ведь возраст – их главный враг, грозящий потерей положения? Решено – дело в страхе. Страх оказаться в нищете – один из самых сильных мотивов для убийства. Вернувшись к письму, я возобновил чтение:
76