— Вот — то штука! Аквинский сегодня с женой нашего члена Тарасова в реке купался… Говорит, что в какой — то там Ривьере все вместе — и мужчины и женщины купаются. Говорит — поеду в Ривьеру. Поедешь, как же… На это деньги надо, голубчик!
— Отчего же! — вмешался пакгаузный Нибелунгов. — У него тетка, говорят, богатая; может у тетки взять…
Послышались шаги секретаря, и вся закусывающая компания, как мыши, разбежалась в разные стороны.
А за обедом экспедитор Портупеев, наливая борщ в тарелку, говорил жене, маленькой, сухонькой женщине с колючими глазками и синими жилистыми руками:
— Вот дела — то какие, Петровна, у нас в таможне! Аквинский, чтоб ему пусто было, собрался к черту на кулички в Ривьеру ехать и Тарасова жену с собой сманил… Деньги у тетки берет! А Тарасиха с ним вместе сегодня купалась и рассказывала ему, что за границей так принято… Хе — хе!
— Ах, бесстыдники! — целомудренно потупилась Петровна. — Ну, и езжали бы себе подальше, а то — на — ко здесь разврат заводят! Только куда ему с ней… Она баба здоровая, а он так — тьфу!
На другой день, когда горничная Тарасовых, живших недалеко от Портупеевых, пришла к Петровне просить по— соседски утюги для барыниных юбок, душа госпожи Пор— тупеевой не выдержала:
— Это что же, для Ривьеры глаженые юбки понадобились?
— Ах, что вы! Слова такие! — усмехнулась, стрельнув глазами, горничная, истолковавшая фразу Петровны совершенно неведомым образом.
— Ну да! Небось тебе — то, да не знать…
Она скорбно помолчала.
— Эх — ма, дурость бабья наша… И чего нашла она в нем?
Горничная, все — таки не понимавшая, в чем дело, вытаращила глаза…
— Да, ваша Марья Григорьевна — хороша, нечего сказать! С пакгаузной крысой Аквинским снюхалась! Хорош любовничек! Да — с. Сговорились в какую — то дурацкую Ривьеру, на купанье бежать, и деньги у тетки он достать посулился… Достанет, как же! Скрадет у тетки деньги, вот и все!
Горничная всплеснула руками.
— Да правда ли это, Алисья Петровна?
— Врать тебе буду. Весь город шуршит об этом.
— Ах, ужасти!
Горничная опрометью, позабывши об утюгах, бросилась домой и на пороге кухни столкнулась с самим членом таможни, который без сюртука и жилета нес в стаканчике воду для канарейки.
— Что с вами, Миликтриса Кирбитьевна? — прищурив глаза и взяв горничную за пухлый локоть, пропел Тарасов. — Вы так летите, будто спасаетесь от привидений ваших погубленных поклонников.
— Оставьте! — огрызнулась горничная, не особенно церемонившаяся во время этих случайных tete—ä—tete[3].— Вечно вы проходу не дадите!.. Лучше бы за барыней смотрели покрепче, чем руками…
Пухлое, невозмутимое лицо члена таможни приобрело сразу совсем другое выражение.
Господин Тарасов принадлежал к тому общеизвестному типу мужей, которые не пропустят ни одной хорошенькой, чтобы не ущипнуть ее, зевая в то же время в обществе жены до вывиха челюстей и стараясь при всяком удобном случае заменить домашний очаг неизбежным винтом или chemin de fer'oM.
Но, учуяв какой — нибудь намек на супружескую неверность жены, эти кроткие, безобидные люди превращаются в Огелло с теми особенностями и отклонениями от этого типа, которые налагаются пыльными канцеляриями и присутственными местами.
Тарасов выронил стаканчик с водой и опять схватил горничную за локоть, но уже другим образом.
— Что? Что ты говоришь, п — подлая? Повтори — ка?!!
Испуганная этим неожиданным превращением члена таможни, горничная слезливо заморгала глазами и потупилась:
— Барин, Павел Ефимович, вот вам крест, я тут ни при чем! Мое дело сторона! А как весь город уже говорит, то, чтоб после на меня чего не было… Скажут — ты помогала! А я как перед Господом!..
Тарасов выпил воды из кувшина, стоявшего на столе, и, потупив голову, сказал:
— Рассказывай: с кем, как и когда?..
Горничная почуяла под собой почву.
— Да все с этим же… трухлявым! Федором Ивановичем… что в прошлом году раков вам в подарок принес… Вот тебе и раки! И как они это ловко. Уже все и уговорено: он у тетки деньги из комода скрадет — тетка евонная богатая, — и вместе купаться поедут в Ривьеру, куда — то… Срам — то, срам какой! Надо думать, завтра с вечерним поездом и двинут, голубчики!..
Сидя за покосившимся столиком в нескольких шагах от своей собачьей будки, контролер чайно — рассыпочного отделения Аквинский что — то писал, склонив набок голову и любовно выводя каждое слово.