«Никогда, о никогда впредь не принесу я ни единого сына моей родины в жертву пустому тщеславию и честолюбию! Наш мир столь исполнен неизбежным страданием, столь беден радостью и блаженством, неужели я прибавлю к этой чаше горечи бездонный океан горя и крови, называемый Войной? Прочь эту мысль!.. О, больше никогда…»
Странное зрелище и перемена… Сломанная пальма, стоящая перед мысленным взором Души-Эго, вдруг поднимает свой упавший ствол и становится стройной и зеленой, как и прежде. Еще большее блаженство: Душа-Эго обнаруживает самое себя такой же сильной и здоровой, каким князь был всегда. Громким голосом поет он на все четыре стороны света ликующую песнь. Он чувствует в себе волну радости и блаженства, и будто знает, отчего счастлив.
Внезапно он переносится в нечто похожее на сказочно-прекрасный Зал, освещенный самыми яркими светильниками и возведенный из материалов, подобных которым прежде он никогда не встречал. Он видит наследников и потомков всех монархов земного шара, собравшихся в этом Зале одной счастливой семьей. Они уже не носят знаков королевского достоинства, но он словно знает, что правящие князья властвуют в силу своих собственных качеств, – сердечного великодушия, благородства характера, наивысшей наблюдательности, мудрости, любви к Истине и Справедливости, – что делает их достойными наследниками престолов, Королями и Королевами. Короны, по воле и милости Господа, отброшены, и теперь они правят «милостью божественного человеколюбия», единодушно избранные в силу общепризнанности своих способностей к правлению и почтительной любви своих добровольных подданных.
Все вокруг кажется удивительно изменившимся. Честолюбия, всепоглощающей жадности и ненависти, неверно называемых патриотизмом, – больше нет. Жестокий эгоизм уступил место истинному альтруизму, а холодное безразличие к нуждам миллионов больше не находит одобрения в глазах немногих избранных. Ненужная роскошь, притворство и претенциозность – общественные или религиозные – все исчезло. Войны больше невозможны, ибо армии упразднены. Солдаты обратились в усердных, трудолюбивых землепашцев, и весь земной шар творит свою песнь в восторженной радости. Королевства и страны живут как братья. Наконец пришел великий, славный час! То, на что он едва мог надеяться, о чем еле отваживался помыслить в тишине долгих мучительных ночей, теперь осуществилось. Великое проклятие снято, и мир стоит прощенный и спасенный в своем возрождении!..
Трепещущий от восторженных чувств, с сердцем, переполненным любовью и человеколюбием, он встает, чтобы произнести пламенную речь, которая должна стать исторической, и вдруг обнаруживает, что тело его исчезло или, точнее, заменено другим. Да, это уже не та высокая, благородная Форма, что он знал, но тело кого-то другого, о ком он еще ничего не ведает. Что-то темное встает между ним и великим ослепительным светом, и на волнах эфира он видит тень огромных часов. На их зловещем циферблате он читает:
«Новая эра: 970 995 лет спустя мгновенного уничтожения пневмодиноврилом[14] последних 2 000 000 солдат на поле брани в западном полушарии Земли. 97 000 солнечных лет после затопления Европейского континента и островов. Таков приговор Орлога и ответ Скульд…»
Он делает напряженное усилие и – вновь становится самим собой. Побуждаемый Душой-Эго помнить и поступать соответственно, он воздевает руки к Небесам и перед ликом всей Природы клянется хранить мир до конца своих дней – по крайней мере, в своей стране.
Отдаленный рокот барабанов и протяжные крики, которые он слышал во сне, – это восторженные благодарения за только что данный обет. Резкий удар, грохот – и когда открываются глаза, Душа-Эго изумленно взирает в них. Тяжелый взгляд встречает почтительное и серьезное лицо врача, предлагающего обычную дозу лекарства. Поезд останавливается. Он встает со своего ложа еще более слабым и усталым, чем когда-либо и видит вокруг бесконечные ряды войск, вооруженных новым и еще более смертоносным оружием, – готовые ринуться в бой.
Заколдованная жизнь
Со слов Гусиного Пера
Это было в сырую, темную ночь, в сентябре 884 года. Холодный туман спускался на улицы Эльберфельда и заволакивал будто похоронным флером и всегдато скучный, а теперь совсем уж безжизненный, глубоко уснувший фабричный городок. Большая часть его жителей, то есть весь рабочий люд – давно уже разошелся по домам; и давно уж, вытягивая усталые члены под немецкими пуховиками и уткнув наболевшие от машинного стука головы в немецкие перины, наслаждался непробудным сном.
14