Показал тогдашнему поручику 1-го Ударного Корниловского полка цветную, объёмную фильму[22] о грядущих событиях. О чудовищных потрясениях и великих переменах.
Октябрьский переворот… Гражданская война… «Красный террор»… Коллективизация… И снова война…
Иногда фильма странно ускорялась — плавный показ сливался в мутную полосу, частя и смазываясь, но Фанас успокаивающе ворковал: «Ничего, ничего… Наш мозг поразительно ёмок, вы обязательно запомните и второй смысловой слой…»
Кирилл поинтересовался, что это такое, а «попаданец» слабо махнул рукой: «Чертежи, карты, схемы… Вы смотрите, смотрите…»
Он и смотрел. А теперь — вспомнил.
Отдышавшись, Авинов перевернул подушку с влажной наволочкой на другую сторону и прилёг. Да-а…
Признаться, за минувший год он успел подзабыть ту давнюю встречу. Чем дальше отступал сентябрь, тем менее реальной она казалась.
Ему уже и не верилось, что подобное вообще с ним случилось. Сознание словно выталкивало прочь странные воспоминания, замещая явью, а с осени семнадцатого столько всякого произошло, что занимало все мысли наперечёт.
И вот — как прорвало.
Чертежи танков и самолётов, искровых станций[23] и самоходных артустановок, схема производства дюралюминия и твёрдого сплава «победит», карты, фотографические снимки, списки, формулы… Знания из будущего!
Это пугало, как всё непривычное. Глупая натура, утробное начало, впадало в тоску, чуя, как рассудок полнится завязью будущего могущества. Могущества родной державы…
Но он-то, невольный носитель тайного знания, был обычным человеком и хотел им остаться — уцелеть на войне, вернуться к любимой женщине, может быть, даже завести детей, хотя о тихом семейном счастье не думал пока.
Не желал он отличаться от других! А тут…
Зато дух торжествовал, опьяняясь размахом уготованного ему.
Внутри у Кирилла что-то затрепетало, сжимаясь, тискаясь… Наверное, те самые фибры.
Будет Россия и единой, и великой, и неделимой!
Белая гвардия разобьёт и красных, и немцев, и англичан, если те полезут! Ибо тут, в этой вот голове, теснится столько знаний, что русским всё будет нипочём.
Внезапно Авинов вздрогнул, не ощутив в себе присутствия «второго смыслового слоя». А чего ж ты испугался?
Сам же только что ныл, что обилие сведений не даст жить спокойно, как все, будет постоянно сидеть в нём, застить глаза, мешать!
А теперь… Он что… Забыл?!
Постаравшись успокоиться, Кирилл закрыл глаза и попытался припомнить чертежи танка.
Танка… как назвать-то его… Ну пусть будет Т-2. Нет, пусть лучше будет Т-12. Так солидней как-то…
И вспомнил. Сразу. До мельчайших подробностей.
Тут скрипнула дверь, и в палату на цыпочках, прижимая к себе папку для бумаг, вошла Мария Володичева, стенографистка и дежурный секретарь Ленина.
Молодая женщина одевалась излишне строго, от чего её внешность проигрывала. Не сказать что Мария Акимовна, которую Ильич порою называл «антистарушенцией», была красавицей, однако миловидной — вполне. Приятная женщина.
Заметив, что пациент пришёл в чувство, она сразу оживилась и заулыбалась.
— Виктор Павлович, вы проснулись? Ой как хорошо! — обрадовалась Володичева. — Вы нас так напугали! Лежите и бормочете что-то!
— Давно я здесь? — спросил Авинов, немного смущаясь положения «лежачего больного».
— Второй день, Виктор Павлович!
— Как — второй?! — Кирилла подбросило. — У меня ж задание!
— Ничего-ничего! Лев Давидович сказал, что задание подождёт. Вы так много всего наговорили… Товарищ Троцкий сначала принял ваше бормотание за бред, а потом срочно вызвал меня и приказал записывать за вами… А у дверей выставил часового.
Трудно передать, что в этот момент испытал Авинов.
Отчаяние, оцепенение, ужас, ярость, дичайшее раздражение на свою, такую несвоевременную, слабость.
— И много я… наговорил? — спросил Кирилл охрипшим голосом.
— О да! — воскликнула «антистарушенция». — Что-то про танки, про аэропланы, про какой-то пенициллин… Я записывать устала! И как вы запомнили столько всего, поражаюсь! Лев Давидович сказал, что это вы, будто под гипнозом, выговариваете разведданные. Сколько же вы всего разведали-и…
— А эти ваши записи, — спросил Авинов напряжённым голосом, — они у вас?
— Нет, — мотнула головой Володичева, — я их все сдаю товарищу Троцкому, под роспись, а он ещё и листы пересчитывает — там же всё пронумеровано и с печатью Реввоенсовета… И не отпускает меня никуда, тут и ночую. — Она добавила обиженно: — Не доверяет, что ли?