Я говорил ей что-то – нежное, глупое, смешное, и она мне отвечала. И все темное словно отступило, пусть не совсем, пусть на время – то самое время, которое сейчас притаилось, замерло. До того самого момента, пока дверь не открылась и не заглянул Ванька с забинтованной рукой на перевязи.
- Мартин, ты как? – спросил он. – Можешь встать? Там мама твоя проснулась. Тебя спрашивает.
70.
Я осторожно спустил ноги с кушетки, встал. Затылок тупо пульсировал, дурнота накатывала волнами, но обморока, вроде, больше не предвиделось. Ванька помог мне дойти до маминой палаты, которая оказалась всего через две двери, и остался вместе с Женей в коридоре.
В палату я вошел не без дрожи в коленках, как будто пучеглазый… то есть отец… Нет, пусть уж будет просто Олег. В общем, как будто он все еще мог быть там, лежать на полу со страшной раной в горле. Но его, разумеется, не было. И даже пол был чисто вымыт. Только на простыне, свисающей с маминой кровати, я разглядел несколько бурых пятнышек. Разглядел – и поскорее отвернулся, судорожно сглатывая слюну.
- Мартин, сядь поближе, - тихо сказала мама.
Она выглядела просто ужасно – старой и измученной. И меня вдруг затопила такая волна жалости, любви и сочувствия, что я почувствовал, как внутри все рвется в клочья. И я – точно так же, как только что Женя, опустился на колени перед маминой кроватью и прижался лицом к ее боку.
- Мамочка, милая моя, хорошая, milá maminko[16]1!, - шептал я.
Мне всегда казалось странным, как крестная с Ванькой и Верой могут говорить друг другу всякие ласковые глупости, постоянно обниматься и целоваться. Когда мы с Ванькой вместе приходили к ним домой, он летел к матери с воплями: «Любимый мамонт!» и виснул у нее на шее, а когда мы стали постарше, сгребал в объятья, да так, что крестная жалобно пищала. А мне становилось неловко. У нас подобные нежности не были приняты. И даже если мама пыталась меня приласкать, я старался побыстрее высвободиться. Она огорчалась, а я ничего не мог с собой поделать. И даже представить себе не мог, как это – самому подойти, поцеловать, сказать что-то такое. Даже в больнице я смог это сделать только тогда, когда мама была в коме. Как будто стеснялся нежных слов, прикосновений.
«Да как же ты с девушками встречаешься? – вздыхала мама. – Женщины ласку любят. А ты…»
Может быть, поэтому у меня с ними ничего толкового и не выходило? Вернее, и поэтому тоже? Вот и Власта говорила, что я бесчувственное бревно. Только на первый взгляд милый и обаятельный. Я действительно никак не мог заставить себя говорить девушкам комплименты, называть их какими-то ласковыми именами. А может, все дело было в том, что я еще до сих пор никого не любил? Потому что Жене я только что говорил такие глупости, которые раньше заставили бы меня умереть от стыда при одной мысли, что я могу сказать их. Да и к родителям моя любовь до сих пор как будто спала, обколотая подозрениями, обидами и недоверием. Мама с папой, они были – и хорошо. Но я никогда еще не испытывал по отношению к ним этой рвущей на части, горькой и соленой от слез нежности. Даже тогда, когда они ушли на всю ночь, не предупредив меня, я чувствовал только страх – за себя. Боялся не того, что с ними случилось что-то страшное, а того, как я буду жить без них.
И вот теперь, когда я знал о матери то, что, скорее всего, оттолкнуло бы меня от любого другого человека, я испытывал к ней ту любовь, о которой, наверно, и говорил апостол Павел. Которая долготерпит и милосердствует. Которая начинается не с чего-то удобного и приятного, а с жалости и сочувствия, с желания помочь и разделить все тяготы.
- Я должна тебе все рассказать, Мартин, - сказала мама, осторожно поглаживая мои волосы. Мне показалось, что от ее прикосновений боль в затылке стала стихать. – Я давно должна была тебе все рассказать.
- Скажи мне только одно. Он правда мой… отец?
- Олег? Да, Мартин, - она глубоко вздохнула. – Он твой отец. А Настя…
- Не надо, мам, - остановил я ее. – Я все понял. Что у вас с сестрой произошло, ты мне потом расскажешь. Если захочешь. А сейчас тебе не надо лишний раз все это переживать. Тебе и так сегодня досталось.
- Но…
- Не надо, - повторил я. – Я виделся с бывшей папиной подругой. Ну, в смысле… ну, ты поняла. И с Булыгой. А сегодня утром – с вашим бывшим соседом, Пушницким. Они мне много чего рассказали. А что не рассказали – я сам понял. Женя… Ты ее видела сегодня. Так вот, она…
- Это… твоя девушка? – перебила меня мама.
- Да, - кивнул я, решив пока не уточнять, что она не простоя моя девушка. Сказать ей сегодня, что я женюсь, - это будет слишком. Успеется еще. – Ты не смотри, что она так… странно выглядит. Она на самом деле очень хорошая.