— Пей!
Тот выпил.
— На посадку пора. Бежим. Я отнесу стакан.
Ахмед сдал их чемодан и сумку. Наши медленно проходили через паспортный контроль. Ахмед долго о чем-то шептался с Натали, они сдержанно простились. Прошел руководитель. Потом Ахмед пожал северянам руку, потом обнял Левочкина, обнял Стаса, на глазах у него были слезы… Обнялись они втроем, прижались головами…
— Стас шариф![30] — шептал Левочкин. — Стас бессер альс ихь! Стас кранк, абер штарк![31]
— Олимпиада… Моску… — шепнул Ахмед.
— Будем ждать! — уверенно ответил Левочкин. Подмигнул и тихо запел: — Гуантанаме-е-ра-а! Гуахира гуантанаме-е-ра-а!
Ахмед улыбнулся, черная чукотская ночь была в его печальных арабских глазах. Он помахал рукой и быстро, не оглядываясь, покинул порт.
— Где-то вы пропадали, — сказала Натали. — Совсем меня забросили. Не иначе — шерше ля фам!
— Почти! За нами глаз да глаз нужен! Особенно Стаса не удержишь! Вот бонвиван! Влюбился, видите ли…
Стасу отчаянно хотелось в туалет.
— А вот здесь все общественное, в смысле государственное, — шепнул ему Левочкин, покинув Натали, — налево. Не торопись, мы с тобой на посадку последние, я никуда не денусь. — И он вернулся к Натали. Стас пошел по своим делам.
— Так он на Олимпиаду приезжает, — сказал Левочкин Натали.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? Я дал ему твой телефон…
— Да ты в своем уме? У меня муж дома!
— Ну и что?
— Как что? Знаешь, что он сделает?
— Что?
— Убьет!
— Кого? Тебя или его?
— Меня!
— И правильно сделает. Но только как же дружба между народами?
— Знаешь?! Иди-ка… сам дружи!
Появился Стас, и они пошли к ДС-9, на посадку.
В Шереметьеве на таможенном контроле их не проверяли, а собрали группу и быстро вывели за барьеры. За всех поручился шеф, да и действительно, к чему процедуры, люди солидные, нарушений никаких не было.
Туристы стояли толпой, распахивались двери, влетали родственники, выхватывали из толпы одного-другого, увозили домой на машинах, ну совсем как родители из детского сада своих малышей.
Остались только Стас Дорофеев, да Ося Левочкин, да Ирина Павловна, хороший человек.
И, руководитель уехал, забрав заграничные паспорта, вернув родные.
— Вон наш интуристский автобус, за нами приехал, идемте!.
— А мы и в Москве как за границей, — сказал Левочкин. — Вы дома, и все они уже дома… А нам до дома… почитай, до Африки в два раза ближе!
— Едемте ко мне! Чаю попьем! У меня тесновато, да как-нибудь перебьемся! Может, соседи на даче, а ключи они нам всегда оставляют, вы не бойтесь!
— Нет! — твердо сказал Стас. — Мы на такси, и вы с нами. Мы вас довезем. Денег полно.
— Как? — удивилась она.
— Мы оба в декларации написали, сколько у нас нашими наличными. А руководитель вернул декларации и сам зачеркнул цифры и написал «тридцать рэ». Каких же тридцать, если мы отпускные не успели израсходовать?..
Друзья простились с Ириной Павловной у ее дома на Ленинском проспекте, обещали писать, расцеловались, сели в машину, и Левочкин сказал;
— На Арбат.
Машина остановилась за Вахтанговским театром напротив магазина «Авторучки». Левочкин поискал двухкопеечную монету, пошел к телефону-автомату.
Была поздняя ночь.
— Ага, путешественник вернулся! — звучал в трубке родной голос. — А в день отлета зайти не соизволил? Ну-ну! И Стаса бедного небось замучил, да?
Это была жена их друга, арктического человека, ученого и путешественника, умершего три года назад.
— Чего звоните? Берите такси и ко мне! Немедленно! Часу вам как раз хватит! И ничего не добывайте, чай у меня есть и все остальное. Ося, такси и дуй со Стасом сюда, черт вас возьми!
— Спасибо, — сказал Ося. — Я вот сейчас отпущу такси и…
— Почему «отпущу»?
— Да я звоню из подъезда, из автомата!
— Ну, голубчики! Только появитесь! Ох и достанется!
Стояли два северянина, счастливые, на Арбате, в прекрасном городе Москве.