Когда 7 января 1962 года на Дмитровском шоссе по дороге в Дубну в маленький «Москвич» врезался грузовик, все знали, что «Дау» — как звали его физики всего мира — спасти нельзя. Но его спасли врачи и физики, организовавшие круглосуточное дежурство в больнице, достававшие уникальные лекарства. Кора ждёт от физиков тех же забот, но она не может понять, что их благородный порыв испарился за 2,5 года, что это был именно порыв, то есть нечто непродолжительное по самой своей природе. Настроение у «Дау» ужасное. Говорит Тане, что в Мозжинку его «сослали», Майе цитирует Плутарха: «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас»…
О физике Ландау говорит только с сыном Гариком, который учится на 2-м курсе физфака. Другим отвечает: «Не будем об этом… Я отстал на два года и не знаю, что сейчас делается в мире…» Очевидно, это незнание тоже приносит ему страдание. Он отказался ехать в Париж и Венецию на лечение, страшась, что его непременно будут навещать другие физики, будут пытаться узнать его мнение по поводу новых физических проблем, а он не сможет говорить с ними на равных.
— Ярослав, я нахожусь в состоянии жалкого невежества…
Два раза «Дау» вспоминал о том, как Капица спас ему жизнь, когда его арестовал КГБ[132]. Очевидно, он любит Капицу, но уж очень они разные люди: Ландау с его сверхоригинальным строем мысли, влюбчивостью, безусловной склонностью к острым проказам и Капица, так похожий на истинного англичанина, сочетающий великую любознательность с полным равнодушием, невероятную энергию с прохладой в общении. Ведь недаром Капица получил среди физиков прозвище «кентавр»: полулошадь-получеловек. Ландау считает, что Капица намного превосходит его в организаторских способностях, которые обеспечивают замечательную творческую атмосферу в Институте физических проблем. «Капица ни от кого ничего не требует, кроме работы! Это просто замечательно! — говорит Ландау. — Большинство людей в его возрасте просто водят руками, то есть «руководят», а он работает в лаборатории каждый день! Это прекрасный инженер! От него я узнал много такого, чего бы я ни от кого другого не узнал…»
У Ландау свои, очень часто отнюдь не бесспорные, оценки того или иного ученого. Наиболее близких ему советских физиков-теоретиков в своём списке приоритетов он так расставил: 1) Померанчук, 2) Грибов, 3) Окунь и «другие ребята из института Абрама Алиханова», 4) Гинзбург («Он головастый парень, но очень разбрасывается, хочет всех обогнать, всё успеть…» Когда Ландау пожаловался Гинзбургу, что не знает, что теперь в мире делается, Виталий Лазаревич с энтузиазмом ответил: «Ничего! Я тебе всё расскажу!» Ландау тут же съязвил с улыбкой: «Виталий! Меня же наука интересует!»), 5) Зельдович (после посещения больного Ландау Зельдович сказал озабоченно его жене: «Весь вопрос в том, останется ли Ландау — Ландау…» Кора передала эти слова мужу, на что тот моментально отреагировал: «Не знаю, буду ли я Ландау, но уж Зельдовичем буду наверняка!»). Он очень строг к своим коллегам.
Он считает, что Александров «рассыпал» Институт физических проблем в годы своего директорства, но добавляет: «Если он не сделал ничего хорошего, это не значит, что он — плохой человек». Совершенно не признает Тамма и особенно Френкеля[133], говорит, что «нет ни одного уголка теоретической физики, который бы не загадил Френкель». Весьма скептически Ландау относится к Семёнову, который, по его словам, сделал одну стоящую работу за всю свою жизнь, начало которой положил его студент-практикант Юлий Харитон, а Семёнов-де перевел Харитона в другой институт и завершил начатую им работу по цепным реакциям. Нобелевскую премию за цепные реакции присудили сначала Сирилу Хиншелвуду, но благородный англичанин заявил, что основы его работы заложены Семёновым, и попросил разделить премию между ними.
Первым физиком-теоретиком мира Ландау считает немца Вернера Гейзенберга («Он придумал квантовую механику. Это совсем не детская игрушка: квантовая механика…»).
Глубоко уважает Нильса Бора, считает его великим физиком. Вспоминал о молодых годах, проведенных в Копенгагене у Бора: «Бор любил поговорить, но делал вид, что не любит. Когда его перебивали, он восклицал: «Ну, дайте же мне сказать хоть что-нибудь!..» Когда я называл своих оппонентов дураками, Бор кричал мне: «Ландау! Не ругаться, а критиковать!..» На семинарах у Нильса Бора мы забавлялись детскими игрушками и стреляли из маленькой пушечки… Макс Планк пожаловался Бору: «А, всё-таки это очень трудная для понимания вещь — квантовая механика». Бор возразил: «Ну что вы! Это вообще нельзя понять!» Планк юмора не понял…
133
Френкель Яков Ильич (1894–1952) — физик-теоретик, лоуреот Государственной премии СССР.