Парень записал телефон девушки на книжке, а книжку увёз приятель в другой город и потерял. А без девушки этой нет этому парню никакой жизни. Но вот он встречает её опять, всё объясняет, снова берет телефон и в пылу восторга записывает его на заборе, на афише, за что и получает 10 суток, как за мелкое хулиганство. Отсидел, вышел. Видит: заборы смыты дождём, афиши переклеены. Стал отдирать новые афиши, чтобы прочесть номер телефона. Подходит милиционер. Он всё ему с жаром объясняет. Начинают отдирать вместе. Дальше ещё не придумал…
Ближе всего к литературе — живопись. Иногда, глядя на лист черновика, я отчётливо вижу палитру, перемазанную словами разных цветов. Пока они лежат ещё как бы сами по себе, как краски, выдавленные из тюбиков. Начинаешь смешивать их, подбирать, прицеливаться по цвету, а уж потом пробуешь писать. Есть литературная графика, литературный лубок… Впрочем, что я ломлюсь в открытые двери: всё это сказано сто раз до меня. Но сколько есть вещей недописанных, сколько, наоборот, зарисованных, сколько книг, бумагу которых жалеешь, как испачканный холст.
27.10.66
Лечу опять в Прагу. Под крылом самолёта — прекрасная солнечная безжизненная белая равнина. Это — Белоруссия. Но именно такой я представляю себе Антарктиду.
6.11.66
Встреча редакторов отделов науки и техники молодёжных газет социалистических стран. Я знаю только чеха Карела Пацнера. Толстенький, очень энергичный, но не пьёт пива и водит меня по сладкарницам, в которых мне явно нечего делать. Всё это мероприятие надуманно и скучно, бестолковая трата казённых денег.
Прага. Вид на Карлов мост.
В Праге оказался театр «Современник». Разыскал их. Сегодня у них выездной спектакль в Пилзене, и я решил поехать с ними. По дороге нам пришла мысль разыграть Женьку Евстигнеева[179], который с утра уже уехал в Пилзень. Когда наш «Икарус» подкатил к театру, Олег Ефремов прошёл к Женьке за кулисы и говорит ему:
— Понимаешь, старик, произошла какая-то странная история. Фурцева[180] специально прислала из Москвы человека, чтобы здесь, в Чехословакии, объявить, что тебе присуждается звание народного артиста СССР…
— Ничего не понимаю… Почему она не могла потерпеть с этим до нашего возвращения? А, может быть, это какая-то высокая политика?
— Я сам ничего не понимаю… Но ты приоденься, сам понимаешь, неудобно же в трусах его принимать, а он к тебе рвётся…
Женька мгновенно поверил во весь этот бред. Ему даже не показалось подозрительным, что ему в 40 лет дают звание народного СССР, в то время как у Олега этого звания ещё нет, не говоря уже о том, что ради него пригнали чиновника из Москвы только для того, чтобы ему об этом объявить. Ну полный бред! Придуманная ситуация была столь абсурдна, что уже не казалась немыслимой. Может быть, поэтому Женька и «купился». Лихорадочно одевается в гримуборной, а мы с Олегом и Квашой на подхвате пробираемся за кулисами, при этом Олег громко кричит (так, чтобы Женька слышал):
— Сюда, пожалуйста… Осторожно, здесь ступеньки… Не беспокойтесь, я подержу букет…
Надо было видеть Женькину физиономию, когда в дверях показалась моя сияющая рожа…
Завтра «Современник» уезжает в Москву. Деньги актёры, разумеется, все потратили, и я пригласил Квашу выпить пива в знаменитой пивной, где Гашек писал своего «Бравого солдата Швейка». Очень душевно посидели. Купил Игорьку на память куколку-Швейка и дал 10 крон, чтобы он в аэропорту хоть воды мог выпить. Он упирался и кричал, что «берёт в долг». Соприкасаясь с заграничными деньгами, даже очень щедрые люди превращаются в крохоборов. В этом есть что-то глубоко унизительное, стыдное, люди вынужденно скрывают эту, в общем-то, чуждую, привитую им скаредность, сами страдая, как от тайного фурункулёза.
Из всех редакторов женщина одна — югославка. На прощальном ужине мы сидели с ней рядом, и она попросила, чтобы я съел её порцию «татар-бифштекса». «Татар-бифштекс» — это просто сырой мясной фарш с луком. По-моему, очень вкусно, и я смолотил две порции. Ночью стало ясно, что я крепко отравился: рвота, понос, высокая температура. Карел Пацнер отволок меня в аэропорт, и я улетел в Москву, отдав Карелу все мои деньги. Насколько плохо должно быть советскому человеку за рубежами нашей родины, чтобы он не потратил положенные ему казённые деньги!