Останкинская башня будет самой высокой в мире: 533 метра. Для сравнения: телебашня Сидар-Хилл (США) — 485 метров, башня в Виннице — 350, в Будапеште — 330, Кавагухи (Япония) — 315, Эйфелева башня, башни в Берлине, Ленинграде, Минске и Тбилиси — 300 метров.
В детском саду детям предложили нарисовать Жар-птицу. Они нарисовали. Все рисунки очень разные. Потом дети их рассматривали и обсуждали, но никто никого не критиковал! А ведь тема была одна: Жар-птица. Удивительное уважение к творчеству коллеги! Сумеем ли мы достичь подобного во взрослой жизни?
Игорь Северянин[183] был троюродным братом Александры Коллонтай.
Любой сюжет я могу сделать живым, скуку переплавить в приключение, но придумать сам сюжет я совершенно не в состоянии. Слабо утешает лишь то, что и великому Гоголю иногда подсказывали…
Через 50 тысяч лет Большая Медведица превратится из ковшика в совок для мусора. Но, боюсь, я этого уже не увижу. А тогда какое мне до этого дело? А всё равно интересно…
На лестнице пахло, как пахнет изо рта.
После того как меня приняли в Союз писателей, Панкин буквально проходу мне не даёт. Едва вхожу в столовую редколлегии, как он кричит: «Ба! Кто к нам пожаловал! Писатели! Стул писателям!..» Главное — всё это как-то не по-доброму. Борис очень талантливый человек, но при этом безумное честолюбие его причудливо сочетается с завистью, а этого у талантливого человека не должно быть.
В космонавтике романтика точного расчёта противостоит романтике неизведанного.
Первая командировка на Байконур. В этом же самолёте прилетели: Денисов и Орлов («Правда»), Остроумов («Известия»), Летунов (Всесоюзное радио), Ребров («Красная звезда»), Непомнящий (АПН), Железнов и Кузьмин (ТАСС). В гостинице нас поселили с Юрой[184].
Владимир Михайлович Комаров. Я сфотографировал его за сутки до гибели.
Программа полёта: Комаров стартует один в новом корабле «Союз». На следующий день стартует «Союз-2» в составе: Быковский (командир), Елисеев и Хрунов. Корабли встречаются, стыкуются, Елисеев и Хрунов через открытый космос переходят в корабль Комарова, и он садится. Следом садится корабль Быковского.
Юра брал сегодня у Володи[185] интервью для радио, а я их снимал. Никогда не видел Комарова таким сосредоточенным и печальным.
Встреча стартовой команды с экипажами. Орлов приехал на старт в белой войлочной киргизской (а может быть, казахской?) шляпе, которая рядом с фуражками и папахами военных выглядела, действительно, диковато. Секретарь Государственной комиссии подошёл ко мне и сказал, что я должен убедить Орлова снять шляпу. Я ответил, что Орлов старше меня и по возрасту, и по ранжиру, так что кому его шляпа мешает, пусть тот и говорит с ним. Требование снять шляпу Орлову всё-таки передали. Орлов (совершенно справедливо!) пришёл в ярость и уехал со старта. Воистину, папахи генералам потому делают из каракуля, что издалека на мозги похоже!
Старт ночной. Время рассчитано так, чтобы будущая стыковка проходила на освещённой солнцем стороне Земли над территорией Советского Союза в зоне видимости наших НИПов[186]. Володя стоял на верхушке ракеты в голубом свете прожекторов и махал всем рукой.
Я опрашивал потом многих людей. Ни у кого, ни у одного человека не было чувства, что мы видим его в последний роз.
В маленьком коллективе журналистов возникли большие разногласия. Королёва в газетах называли «Главным Конструктором». Теперь, после его смерти, Главным конструктором стал Мишин. Но у Королёва это был псевдоним, а не определение должности! Юра Гагарин в своей книге писал о «Главном Конструкторе», как о вполне реальном человеке: «Мы увидели широкоплечего, веселого, остроумного человека, настоящего русака, с хорошей русской фамилией, именем и отчеством».
— Все эти определения подходят и к Василию Павловичу Мишину! — горячатся Денисов с Орловым. Мы с Ребровым с ними спорим, тассовцы отмалчиваются, Непомнящий вообще не понимает сути спора.
Вижу, около барака Госкомиссии идёт Келдыш. Я — к нему. Поскольку он журналистов не любит и боится, беру его крепко за локоток, не отпускаю и объясняю ему суть наших разногласий. По глазам вижу, что понял он меня с полуслова, и сразу замолкаю, потому что, когда собеседник ещё не кончил говорить, Келдыш никогда не начнёт, это я уже заметил. Он принялся мычать что-то невнятное, подтягиваясь вместе со мной к комнате Госкомиссии, которую охранял часовой. «Да, тут надо подумать…» «Да когда же думать, Мстислав Всеволодович, ведь через два часа старт!» Он ловко освободил локоток и мгновенно юркнул в запретную для простых смертных комнату Госкомиссии…