Клянусь пуще дома своего почитать редакцию, пуще ложа любить письменный стол, пуще мужа — чемодан, пуще жены — авторучку. Клянусь всегда и везде следовать девизу «Комсомолки»: «Личная жизнь — по телефону!»
Клянусь множить общую славу Репортёров «Комсомолки» в великой дружбе, давить гордыню в сердце своем, убивать зависть к товарищу своему, почитать успех других, яко свой, а свой — делить на каждого.
Клянусь держать в чистоте перо Репортёров «Комсомолки», не замарать имени их халтурой либо глупостью, враньём либо небрежностью, нерасторопностью либо хамством. Клянусь не только пером, но и обхождением подавать пример всем и всегда.
Клянусь не робеть ни перед какою силою, не трепетать ни перед вратами министра, ни перед звездами маршала, помнить, что над любым самым высоким начальником есть ещё более высокий, смело добиваться своего, коли движет мною сознание пользы дела и любовь к «Комсомольской правде».
Клянусь всегда и везде быть первым, опережая всех умом, силой, либо лукавством, почитая за личный позор радости иных редакций. Клянусь ежедневно уподоблять соперников глупому павлину, непрестанно втыкая в зад его перья «фитилей». Да породит одно имя Репортёра «Комсомолки» ужас и панику в иногазетном мире!
Если же нарушу я данную мною клятву, пусть без жалости карают меня товарищи мои, а коли буду достоин я более сурового наказания, пусть покарают меня высшей карой, лишив навечно звания Репортера «Комсомолки».
(Принято единогласно на собрании отдела Новостей 22 мая 1969 года.)
Книжка 47
26 мая — 9 июня 1969 г.
В Париже — снова аэрокосмический салон, и я лечу. Жаль, что на этот раз не будет моего милого дружка Володина: он в отпуске где-то на Волге. Лечу первым классом. Рядом — академик Е. К. Фёдоров, как всегда, очень важный, и Марина Влади — милая, в дешёвых очках, девчонка. Я боязлив и не знаю, как заговорить с Мариной, хотя Вася Аксёнов знакомил нас. От «Литературки» на салон летит Гофман[297]. Он льнёт ко мне, поскольку считает меня (и совершенно справедливо!) знатоком Парижа.
Отель «Morgane» на rue Keppler. Гофман уговорил меня снять двухместный номер. Хозяин отеля понимающе улыбнулся: теперь он уверен, что мы — гомосеки. Номер маленький, убогий, окно в тёмный двор. Гофман говорит: «Да, забыл тебе сказать… Я ночью ужасно храплю…» Предложил Гофману пройтись по Парижу. Повёл его на Trocadero: очень самому захотелось поскорее увидеть Сену и Эйфелеву башню, поверить, что я — в Париже! Потом мы спустились по Елисейским полям на площадь Согласия, прошли садом Тюильри к Лувру и дальше до собора Парижской Богоматери. Гофман города не видел, без умолку рассказывал мне об Америке, о каких-то предателях, перебежчиках, так что я даже заподозрил, не идиот ли он.
Генрих храпит ужасающе. Я спать не мог. От храпа становлюсь психованным, потею, очень нервничаю. Встал, нажевал бумаги и залепил себе уши. Утром Генрих рассказывает мне что-то, а я ничего не слышу. Первая мысль: оглох и именно в Париже! Очень обрадовался, обнаружив в ушах затычки из папье-маше. Генрих говорит: «Ты привыкнешь к моему храпу настолько, что в Москве тебе уже будет трудно без него заснуть…»
Оня Прут[298] попросил Гофмана отвезти другу детства Зяме буханку чёрного хлеба и банку баклажанной икры, добавив, что паюсная икра у него есть в избытке. Позвонили этому Зяме, сидим в холле, ждём его к 12.00. В полдень к подъезду нашего отеля швартуется огромный, краснокожий внутри «Бьюик» с шофёром-испанцем в форменной фуражке (высший шик в Париже!). Из машины выскакивает бодрый круглолицый старичок. Знакомимся: Юдович Зиновий Александрович. Посылке очень обрадовался и предложил вместе пообедать. Привёз нас в ресторан «Бургонь» где-то на Больших бульварах. Когда мы причаливали, хозяйка ресторана выскочила нас приветствовать, за широкими окнами засуетились, затрещали крахмальными скатертями. За обедом разговорились. Юдович родился в Кривом Роге, занимался углём, потом нефтью. В 1921 году уехал во Францию. Пробивался долго и трудно. После войны стал «нефтяным королем», миллионером, одним из самых богатых людей Парижа. Тесно сотрудничает с нашим «Нефтеэкспортом», часто наезжает в Москву. Нашёл и купил у букинистов за несколько тысяч франков круговую панораму Москвы, которую какой-то французский художник нарисовал в XIX веке, сидя на колокольне Ивана Великого. Подарил панораму Музею истории и реконструкции Москвы. Музей не остался в долгу и преподнёс Юдовичу тарелку из прессованных опилок с петушком ценой в 3 рубля…