Кроме того, Юдович рассказал, что у него с женой нет детей. Жена очень переживает, скупает по всему миру куклы (я был в этой комнате: по всем стенам идут многоярусные стеллажи с сотнями кукол), и они, чтобы скрасить своё одиночество, завели пёсика. Действительно, в доме есть слуга (Гаспар, я его видел), который ухаживает за этой собачкой.
— Ну поймите, Слава, я старый, бездетный и богатый человек и могу себе позволить ради жены нанять слугу для собаки. — Юдович был очень взволнован. — Я плачу ему хорошие деньги, он доволен, собака довольна, жена довольна… Ну что же здесь позорного, низкого? Почему же Катаев так зло, с такой недоброй иронией описал всё это в своём «Кубике», да ещё прислал мне журнал? Ведь Ноэль Абрамовна (жена) читает по-русски. Она прочла там о моей любовнице, о которой ничего не знала многие годы. Она ничего мне не сказала, но я-то знаю, как ей было больно! Нет, не убеждайте меня: большой писатель так поступить не может…
Когда уже за полночь уходили, я «ляпнул» Лепешинской:
— Ольга Васильевна! Позвольте, я вас провожу на такси! Ведь я вас видел в «Лебедином озере», когда мне было 8 лет!
О. В. Лепешинской в то время было 53 года и лучше напомнить ей об этом печальном для всякой балерины обстоятельстве, было трудно!
В такси разговорились. Она рассказывала:
— Я состоятельная женщина, у меня всё есть: бриллианты, меха, хорошие платья, дорогая парфюмерия. Но валюты у меня нет! А меня поселили в отеле, где «бою» в лифте полагается давать всякий раз десять франков чаевых. А у меня нет этих 10 франков! Французы же думают, что русская звезда балета — скряга! Это так унизительно! Из-за этого я не хочу никуда ездить…
Бронзовый бюст Эйфеля[310] у северной ноги Эйфелевой башни. У него очень серьёзное и недоверчивое лицо. Эйфелю было 57 лет, когда он построил башню, а прожил он до 91 года. Какое же это счастье: просыпаться утром, подходить к окну и видеть свою башню!
Сегодня во Франции выбирают президента. На улицах — тишина, ни тебе гармоней, ни песен. Буза, а не выборы. Но к ночи, вроде бы, французы разгулялись. Ездили в редакцию «Юманите» к Рене Андрие (главный редактор). Там шум-гам, пьют шампанское. Под окнами ревет толпа, поют «Интернационал». Те, кто голосуют против коммунистов, проезжая мимо, гудят клаксонами. В дверях типографии столкнулись нос к носу с Дюкло[311] — маленьким, плотным, очень быстрым и энергичным человеком в шляпе. Мы с Королёвым[312] поздравили его с результатами выборов: уже было известно, что коммунисты отлично провели выборы и набрали более 20 % голосов. Он кивал, улыбался, потом мгновенно исчез. Пока победил Помпиду. Через две недели они будут спорить с Поэром за право владения Елисейским дворцом.
1.6.69
Набегавшись по полю и всем павильонам Ле-Бурже, устаю смертельно. Но как только ложусь в постель, чёртик внутри начинает шептать: «Ты — в Париже! Ты — в Париже! Что же ты лежишь?! Ты же в Париже! Вставай немедленно!..»
На площади Трокадеро я сразу узнал наших туристов по плащам «болонья» и как-то по-хамски постриженным затылкам. Они стояли на террасе и смотрели на каскад фонтанов дворца Шайо, Эйфелеву башню, Марсово поле, которое замыкалось Ecole militaire. Я встал рядом и без всякой задней мысли спросил по-русски:
— Ну что, нравится, ребята?
Их как ветром сдуло! Представляю, как вечером они рассказывали, что нарвались на явную провокацию. Ну почему мы такие уроды?!
Прямо против собора Парижской Богоматери стоит старый железный писсуар, точно такой, о каком сняли веселый фильм «Скандал в Клошмерле». А там, где была медная звезда, на которую надо было встать, чтобы вернуться в Париж, всё разрыли: строят подземный гараж. Значит, я не вернусь?
Есть примета: чтобы вернуться вновь в Париж, надо постоять на медной звезде, вделанной в мостовую напротив собора Нотр-Дам, от которой измеряются все дороги во Франции. Вопреки примете, я был в Париже ещё четыре раза.
Кирилл познакомил меня с видным коммунистическим функционером Андре Пьераром. Втроём ужинали в «Мире химер» на острове Sant-Louis. Пьерар — типичный француз, весёлый, гуляка, любит вкусно поесть, выпить, поволочиться за женщинами. Сосёт трубку с замысловатым металлическим мундштуком. Рассказывал о поездке в Новосибирск, жаловался, что не знает, что печатать в своем журнале об СССР: штурм Зимнего, Гагарин, Академгородок — всё уже было. Я говорю ему: