Женя хочет назвать её Мариной в честь своей подруги, погибшей под колесами поезда. Не надо бы…
4.8.88
Вчера окончательно решили переименовать Марину в Ольгу. Ольга Ярославна! Великолепно!!
14.8.88
Читал в «Огоньке» рассказ Жени Добровольского «Крупные неприятности». И совсем уже поверил, что рассказ хороший, когда подметил одну точную строчку: «…с мягким чмоком вколов топор в бревно…» Свежо! А через страницу читаю: «…он утирает нос, как-то у него это очень ловко, с мягким чмоком получается…» И рассказ для меня разрушился. Вижу уже не картину, а чертёж. У Чехова, Бунина, Набокова таких, и куда лучше, «мягких чмоков» — бездна. Они их не жалеют, не берегут, на смену им от соприкосновения с жизнью сразу приходит что-то обновлённое, единственное, неповторимое, как само это соприкосновение…
Нет, мы — не писатели. В лучшем случае — литераторы, т. е. люди, умеющие грамотно объяснить свои мысли, не более. Писательство же есть таинство.
Пьесу придумал. Обычная жизнь: коллизии на работе, конфликты с детьми, любовница. Во втором акте приходят двое и сообщают герою дату смерти. И начинается другая жизнь. Оказывается, мы бы совсем по-другому жили бы, если бы знали, когда умрём. Конца ещё не придумал. Ну, наступает этот «день X», и что дальше? Он умирает? И как живёт, если не умирает? Надо подумать и быстро написать.
16.8.88
Пьесу эту я додумал и действительно написал лишь через десять лет.
Илья Гричер купил в селе Сетки за Кимрами дом на берегу чистейшей и красивейшей реки Медведицы, и мы ездим сюда за грибами.
По четвергам в Сетках «хлебный день» (хлеб привозят). Сегодня хлеба не привезли, а привезли фруктовую воду и сахар. Но сахар продавать не стали, а увезли назад, поскольку не было гирь. На дворе 1988-й год, а тут какое-то форменное Пошехонье! Но почему живущие здесь люди позволяют, чтобы с ними так обращались?! Мы совершенно потеряли, забыли, замордовали в себе чувство собственного достоинства. Мы перестали быть гордым народом.
Выступление Бондарева[91] на партконференции. Как же ему не стыдно в таком виде входить в историю?! Ведь если вошёл — выйти нельзя.
29.8.88
Валерий Аграновский напечатал в «Огоньке» очерк о Лонгсдейле — Молодом, нашем разведчике, который работал в Англии и с которым все «Багряки» несколько дней беседовали на Лубянке. Причём, из очерка видно, что он якобы один с ним беседовал с глазу на глаз. Это называется профессиональной нечистоплотностью.
А может быть, сочинение моё и стоит 34 копейки, которые я заплатил за два пузырька чернил?
У Вишневского «Комиссар» без имени!
Солнце, голубое небо и жёлтые листья клёнов. «Бабье лето» это неправильно. Правильнее — «шведское лето». Ведь это цвета их флага: жёлтый крест на голубом.
Смотрел рукопись Чехова. Чехов мало правил, писал чисто.
Мой вес — 85 кг. Толстый парниша.
Нянчился с Лёлькой. Это ужасно! Она перестаёт плакать только тогда, когда я держу её на руках, прыгаю на одной ноге, кричу: «К Котовскому! К Котовскому!» и пою песню о красной кавалерии.
В редакции «Знамени» у Юрки Апенченко. Разговор о «Катастрофе».[92] Юрка очень меня хвалил:
— «Катастрофа» в три раза интереснее «Детей Арбата» и в три раза короче!
Оттуда — в «Огонёк». Разговор с Коротичем о моих очерках.
Антисемитизм гораздо дальше от истошного вопля: «Бей жидов, спасай Россию!», чем от добродушной улыбчивой фразы: «Сами-то они евреи, но люди хорошие…»
Мне зря кажется, что работа моя[93] по мере продвижения в наше время будет облегчаться. Да, может быть документов для проверки станет больше, но она будет осложняться потому, что я начну вторгаться в область субъективных мнений, борьбы амбиций и честолюбий живых, но уже очень старых людей не только с деформированной памятью, но и со стариковским упрямством, спесью, гордыней. Все мои собеседники были начальниками, а сейчас они пенсионеры. Только поэтому будет трудно.
92
Так называется одна из частей моей книги «Королёв. Факты и мифы», которая было опубликована в январе — феврале 1990 года в журнале «Знамя».