Не отводите глаз, не отодвигайтесь — и у вас будет такой бесконечно неподвижный восковой нос. Не надо стесняться смерти. Жизни надо стесняться…
Пошла «пруха». Вчера на автостанции потерял бумажник, в котором был паспорт, удостоверение «КП», членский билет СП, визитки и 100 руб. денег. Сегодня Женя[127] положила свой бумажник на крышу машины, села в неё и уехала…
Сидел сегодня, работал, потом посмотрел в окно и подумал: а что бы сам Королёв сказал о моей работе? А потом: почему я сам так много не сказал ему?
Человек и циркулярная пила. Вот где конфликт!
Беда это или радость, но всех своих прежних жён я продолжаю любить. Уже без секса, «по-человечески».
«Он, право, такой милуоки, но пипин короткий…»
Позвонили какие-то старички и сказали, что они нашли мой бумажник в лифте своего дома и, воспользовавшись визитками, позвонили мне. Поехал за бумажником. Спрашиваю: «А денег не было?» Они страшно смутились и стали горячо мне доказывать, что денег не было. Да я и сам вижу, что эти люди не могли взять деньги. Все знакомые поздравляют меня с тем, что бумажник «нашёлся». Никому не приходит в голову, что он вовсе не «нашёлся», а его подбросил жулик, который вытащил из него деньги. Понятие чести смещено: человек, который, вытащив деньги, вернул документы — вроде бы уже благородный человек!
О чём я действительно жалею, так это о том, что не стал театральным художником. Инженером, учёным я бы, скорее всего, был плохим, актёром — средним, а театральным художником и ещё, пожалуй, архитектором — хорошим.
В детстве первое чудо в театре — «Синяя птица». Тиль-Тиль и Митиль идут, и вдруг из ничего, из какой-то серой пустоты начинает проступать страна мёртвых, дом дедушки и бабушки… Я просто задохнулся от восторга!
Два вечера с Граниным. Сначала он пришёл к нам ужинать, а на следующий день мы с ним пошли к Грише Поженяну[128].
Гранин похож на состарившегося Олега Мороза. Глаза живые, умные. Медлителен, спокоен, немногословен. Мало ест, мало пьёт. В отличие от подавляющего большинства известных мне писателей, больше любит слушать, чем говорить.
Беседовали о разном. О моём «Королёве». Восхищался моим архивом, пересказывал байки Румера[129] о туполевской шараге с большими фантастическими включениями. О Ленинграде. Я спросил, какие места в Ленинграде он особенно любит.
— Арку Деламота и ещё пристань за стадионом, где швартуются маленькие пароходики и яхты. Такое чудесное место, — вздохнул он.
Рассказывал о деятельности Общества «Милосердие», говорил, что его не столько даже волнуют те люди, которые получают помощь, сколько те, которые её оказывают. Именно они духовно возрождаются. Молодые эти ребята решили, что не будут давать интервью, выступать по ТВ, не хотят, чтобы о них писали. Гранин с возмущением говорил, что на местах партийные власти чинят всякие препятствия работе этих ребят, так как усматривают умаление собственных трудов на ниве социальной заботы, а поскольку труды эти мизерны — контраст налицо.
— Я об этом не раз говорил с Медведевым[130], он мычит и ничего не делает. Я прошу его дать директиву поддержать «Милосердие». Это — реальная, живая забота о людях, и партии очень важно её поддержать для собственного авторитета, чтобы слова не расходились с делами…
Женя рассказывала о СПИДе. Гранин ужасался:
— Чем я могу помочь? Я напишу в Италию…
Когда разговор неизбежно свалился в бездонную пропасть политики, Гранин рассказал о встречах с Горбачёвым (их было 3), который произвёл на него очень приятное впечатление. Первая встреча (он был с Адамовичем) продолжалась часа два и была почти интимной: Горбачёв вспоминал отца, детство… Когда разговор коснулся белорусских бедствий в связи с Чернобыльской катастрофой, Горбачёв попросил разрешения вызвать помощника и вызвал Фролова[131], который всё записывал.
По ТВ в этот вечер как раз шла трансляция с заседания Верховного Совета. Гранин мотал головой, говорил, что всё разваливается и гибнет. В нём какой-то, возможно уже старческий, пессимизм.
— Но ведь это — Россия! — говорил я. — Она не может погибнуть!
— Не знаю, не знаю… — горестно качал он головой…
У Поженяна мы с Граниным говорили мало, потому что всё время говорил Поженян. Он прочёл нам своё неотправленное письмо Конецкому[132] в связи с довольно гадкой публикацией Конецкого в «Неве» о Васе Аксёнове и Евгении Гинзбург[133]. Письмо очень резкое, больно бьющее. Стал советоваться: отправлять или нет?
131
Фролов Иван Тимофеевич — философ, академик, секретарь ЦК КПСС, член Политбюро ЦК КПСС, помощник М. С. Горбачева.