– Хочешь умыться? Ванная комната справа.
Я беру сумку с собой в ванную, когда я возвращаюсь, на столе уже стоит еда. Я сажусь напротив тети на стул с высокой спинкой, передо мной тарелка красного супа. Еще на столе три маленькие тарелки: одна с оливками, другая с сыром, третья с колбасой чоризо, блюдо с дюжиной фрикаделек в панировке и половина буханки хлеба.
– Ты пробовала когда-нибудь гаспачо?
Я киваю. Родители любили этот испанский томатный суп, мы часто ели его.
– Он холодный, – говорит она, когда я начинаю дуть на ложку.
Наверное, я слишком нервничаю, я ведь знаю, что суп едят холодным.
– То, что на маленьких тарелках, называется тапас, а в большом блюде крокеты, – говорит тетя, указывая на фрикадельки в панировке, – часть из них сделана из хамона серрано, часть – из сетас.
Я знаю, что хамон – это ветчина, но совершенно не представляю, что такое сетас. Я доедаю суп и съедаю пару крокетов, пробую оба вида и догадываюсь, что сетас – это грибы.
– Я управляю местной клиникой, – объясняет мне Беатрис, она не говорит с набитым ртом, сперва тщательно прожевывает пищу, – которая основана нашей семьей, и в округе на много километров вокруг больше нет лечебных учреждений.
Она будто рекламирует свои услуги, видно, что работа для нее – источник гордости.
– Твой врач прислал мне информацию о лечении, которое ты проходила, поэтому я буду продолжать давать тебе лекарства.
Похоже, кроме нее, в замке никто не живет, у нее на пальце нет обручального кольца, нас никто не обслуживал во время ужина, ни на стенах, ни на каминной полке нет ни одной фотографии в рамке.
– Если ты закончила, пойдем со мной, – произносит тетя и забирает мой стакан с водой.
Я хватаю сумку и иду за ней обратно к разветвляющейся в форме буквы Y лестнице с гаргульями. На этот раз тетя поднимается по лестнице, после секундного колебания я иду за ней.
Гаргульи будто не спускают с нас глаз. Я дохожу до площадки в середине лестницы, насчитав десять ступенек, потом мы поднимаемся еще на двенадцать по правой стороне буквы Y и сворачиваем в малиновый коридор.
– Это жилая часть дома, – говорит тетя, остановившись у закрытой двери, – большая часть здания в аварийном состоянии и закрыта для посещения, поэтому надо соблюдать определенные правила, когда живешь здесь.
Она мрачно смотрит на меня, и я вспоминаю фотографию в пурпурной комнате. На фотографии Беатрис выглядит моложе мамы, но сейчас она обогнала по возрасту свою старшую сестру.
– Правило номер один: нельзя исследовать замок за пределами той комнаты, которую я тебе показываю,– произносит тетя, подняв палец.– Правило номер два,– она поднимает второй палец,– нельзя никого приглашать в гости. Está claro?[13]
Я киваю, у меня нет сил спорить или что-то обсуждать.
– Я нашла тебе преподавателя по испанскому, по утрам будешь учить язык. Я теперь не сомневаюсь, что это тебе нужно. Днем ты станешь помогать мне в клинике, а вечером мы вместе будем возвращаться домой и ужинать. Bueno?[14]
Мне хочется отрицательно мотнуть головой, но проще раствориться в воздухе, чем противоречить тете. Я снова киваю, хотя мысленно уже спускаюсь по ступенькам к входной двери. Мобильника у меня нет, но в городе наверняка найдется телефон-автомат. Возьму такси до аэропорта и улечу обратно в Вашингтон. Не сомневаюсь, что Летти позволит мне вернуться в центр. До восемнадцатилетия еще есть пара недель, я успею придумать какой-нибудь другой вариант…
– Моя комната через две двери дальше по коридору, – говорит тетя, подавая мне стакан с водой. Я беру его, а она раскрывает передо мной ладонь и что-то протягивает мне.
Она сказала, что продолжит давать мне те лекарства, которые прописали в центре. Видимо, ей сообщили, что мне нельзя давать целый пузырек, только несколько таблеток. Но то, что она дает, не похоже на таблетки – это нечто черное и сморщенное, напоминающее семечко больного дерева.
– Это аналог того лекарства, которое ты принимаешь, – произносит тетя с ноткой нетерпения в голосе.
Я не реагирую на ее слова.
– Что-то не так? – спрашивает она.
Я разглядываю семечко на ее ладони. Это точно не лекарство – больше похоже на яд. Я смотрю на нее и не знаю, чего в моем взгляде больше – гнева или недовольства. А есть ли разница? Она воспринимает выражение моего лица как отказ.
– Твои врачи сомневались, что ты справишься с переездом, – говорит она и сжимает кулак. – Если это так, нам придется найти другое решение.