Выбрать главу

Самые тяжкие обвинения обрушились на старую голову дедушки Хену — на Пенхи. Приговор над ним сохранился на двух клочках папирусов, попорченных временем, на папирусах Lee и Rollin.

Сохранившийся отрывок папируса Lee гласит: «…всем людям этого места, в котором я (кто этот я?) пребываю, и всем жителям земли. Тогда говорил к нему Пенхи, бывший смотрителем стад: „Если бы я только имел писание, которое давало бы мне крепость и силу“. Тогда он (кто он? Бокакамон? или жрец Ири? или Имери?) дал ему писание из книжных свертков Рамзеса III, великого бога, господина его. Тогда на него нашло божественное волшебство, очарование для людей. Он проник до женского дома и в другое то великое и глубокое место. Он создал человеческие фигуры из воска, имея намерение, чтобы они были внесены рукой Адиромы, чтобы совратить одну из служанок и чтобы навести очарование на других. Внесены были некоторые разговоры, вынесены были другие. Тогда, однако, был он взят к допросу ради их разговоров, и открылось тогда его участие во всякой злобе и всяких дурных делах, которые он имел намерение сделать. И все оказалось правдой, что он все это сделал в союзе с другими главными виновными, которые, как и он, были без бога и без богини. Это были тяжкие смерти, достойные преступления и тяжелые грехи на земле, которые он соделал. Он был обличен в этих тяжелых, смерти достойных преступлениях, кои он совершил. Он умер сам. Ибо старейшины, которые были перед ним, познали, что он должен умереть сам, от себя (von selber, по Бругшу-бею), с другими главными виновниками, которые, как и он, без бога солнца Ра были, сообразно тому, как таковое высказали священные писания, что с ним совершиться должно». Темный перевод папируса!

В отрывке же папируса Роллена приговор над дедушкой Хену передан так:

«Он (Пенхи) сделал некоторые магические писания, чтобы отвратить бедствие; он сделал некоторых богов из воска и некоторые человеческие фигуры, чтобы обессилить, члены одного человека (Рамзеса) и отдал их в руки Бокакамона без позволения на совершение сего от бога Ра ни ему, управляющему домом, ни другим главным виновным, ибо он (жрец Ири, передавший фигуры Бокакамону) говорил: „Да возможете вы проникнуть сим, дабы вы приобрели основание в них проникнуть“. И так он пробовал привести в исполнение постыдные дела, которые он приготовлял, но солнечный бог Ра не разрешил им исполниться. Его взяли к допросу, и открыта была сущность дела, состоящая из разных преступлений и всяких дурных дел, которые сердце его изобрело, чтобы исполнить их. И это была истина, что все это он имел намерение исполнить в союзе с главными виновными, которые были как и он. И было это тяжкими, смерти достойными преступлениями и тяжкими злобами для земли то, что он сделал. Но они (судьи?) познали тяжкие, смерти достойные преступления, которые он соделал.Он умер сам» [15].

Подобная участь постигла более тридцати сановников. Менее важные преступники подверглись сравнительно легкой каре: им отрезаны были носы и уши.

Но главная виновница заговора — Тиа?

Ученые законники Египта не нашли в «священных книгах» указания, какой казни дожна была подвергнуться царица. Надо было обратиться к богам.

Истолкователем воли богов явился верховный жрец Аммона-Горуса, всемогущий Аммон-Мерибаст.

— Кто тебе была провинившаяся перед тобой женщина? — спросил Рамзеса великий жрец.

— Она была моя жена, — отвечал фараон.

— Ее дети — чьи создания? — продолжал Аммон-Мерибаст.

— Мои, — был ответ.

— Но они также и ее: их плоть — ее и твоя плоть, их душа — ее и твоя душа?

Рамзес согласился.

— И ты намерен лишить ее жизни, изгнав из нее душу в пустыни Ливии? — продолжал жрец.

— Да, я хочу ее казнить, — упрямо отвечал Рамзес.

— Но в ней частица твоей души — ты передал ей свою душу, соединяясь с ней: как же изгонишь ты и свою душу в пустыни Ливии? — допрашивал жрец.

Рамзес не знал, что отвечать.

— Что же мне делать, святой отец? — спросил он смиренно.

— Отдать ее на волю богов, — отвечал Аммон-Мерибаст.

— Как же? Оставить ее свободной?

— Нет, пусть злые боги сами вынут из нее душу и бросят в пустыни Ливии, где бродят только львы и шакалы: пусть и она бродит вечно.

— Как же это сделать?

— Замуровать ее живой.

Глаза Рамзеса сверкнули радостной злобой.

— О! Я это исполню: я прикажу вырубить в моем погребальном Рамессеуме обширный склеп для нее, — заговорил он быстро. — Этот склеп я велю вырубить рядом со склепом моей дорогой Нофруры… Пусть она бьется головой в своей могиле о стены, о гранит, пусть стонет там так, чтобы стоны эти слышала ее родная дочь, моя дорогая Нофрура! О, я исполню волю богов!

Когда исполнилось семьдесят «дней плача» после смерти Лаодики и ее стройненькую, обвитую богатыми тканями мумию торжественно хоронили в царственном склепе Рамзеса III, рядом со склепом его любимой дочери Нофруры, среди печального погребального пения жрецов слышны были иногда глухие стоны, исходившие из одного места гранитных стен усыпальницы фараона. Это были стоны Тии, замурованной царицы Египта.

Скоро Рамзес женился на прекрасной хеттеянке-еврейке Изиде, родное имя которой было Хемароцат, и светлокаштановая правнучка Аарона сделалась царицей Египта.

Безутешная Нитокрис долго оплакивала замурованную мать, сестру и сиротку Лаодику.

Любимицей и наперсницей ее стала маленькая Хену, тоже осиротевшая: в женском доме фараона все полюбили эту «священную девочку».

Старая Херсе до самой смерти оплакивала свою питомицу — «богоравную дочь Приама» и с любовью вспоминала о своей бывшей неволе — о жизни в Трое до ее грустного конца.

XXVII. ЭПИЛОГ

Летом 1881 года я посетил Египет.

После восхождения на пирамиду Хеопса, с вершины которой я долго созерцал расстилавшееся перед моими очарованными глазами это мрачное «поле пирамид» и мутный Нил с исполинскими стволами пальм, а взволнованная мысль моя, казалось, переживала бесконечные тысячелетия. Удивительной истории этой удивительной страны, этой колыбели знаний последующих поколений человечества, я, после того, посетил и египетский музей, что в Булаке, под Каиром.

Директор этого музея, знаменитый египтолог Масперо, только что воротился из своей ученой экскурсии, из Верхнего Египта, где он открыл гробницы фараонов и их мумии, в том числе мумии Рамзеса II Сезостриса и Рамзеса III — Рампсинита. При мне эти драгоценные сокровища расставлялись в музее и приводились в порядок.

Меня сопровождал по музею один из второстепенных помощников Масперо, родом грек, любезно показывая мне все достопримечательное и объясняя непонятные для меня иероглифические изображения.

— А это — самая драгоценная для нас, современных потомков Перикла, реликвия, — сказал он, останавливаясь перед изящным саркофагом из порфира.

— Почему же? — спросил я.

— В этом саркофаге покоится тело Лаодики, одной из дочерей Приама, — отвечал грек.

— Как! Каким образом? — не доверял я.

— Г. Масперо, открыв гробницы Рамзесов, нашел в их усыпальнице этот саркофаг с мумией Лаодики, а недалеко от нее, в замурованном склепе, скелет царицы Тии, первой жены Рамзеса III.

Он приказал служителям приподнять крышку с саркофага, и я увидел там мумию.

— Почему вы знаете, что это Лаодика? — спросил я с недоверием.

— Это говорит папирус, который г. Масперо нашел на груди мумии, — отвечал грек.

Я долго смотрел на это высохшее, почерневшее тело, обвитое темными, как бы просмоленными тканями… Столько веков пролетело над ним!

И это Лаодика, «миловиднейшая дщерь Приама и Гекубы», как называл ее Гомер, — это сестра Гектора, Париса, Кассандры!…

В каком-то благоговейном умилении я думал: «Что мне Гекуба и что я Гекубе», но меня душили невыплаканные слезы, и я готов был разрыдаться.

Я поспешил уйти из музея.

вернуться

15

Летописи и памятники древних народов. Египет. История Фаранов Бругша. Перевод И. К. Властова. Спб., 1880, стр. 582-584. Язык переводов Бругша-бея очень темен, не яснее и язык И. Властова.