Уже зная содержание предшествующего меню, я старалась не думать о том, что наш семейный картофель фигурирует в нем как-то очень скромно. На него пожалели пышных эпитетов вроде «весенний», «маслянистый», «мясистый», «млечный», «золотой», «хрустящий». Могли хотя бы упомянуть, что он «контрабандный» или «выращен в сверхплотной питательной почве, чтобы достичь высокой концентрации вкуса». Но все же вот он. И, похоже, говорит сам за себя. Это уже что-то. Имя моего отца значилось в меню все это время, может быть — многие годы, а я и не подозревала. А поскольку то была всего лишь фотокопия, я спросила у официанта:
— Можно я возьму себе это меню?
— Конечно, — ответил он и не только подлил мне бокал «Прери-Фюме», но и предложил салфетку черного цвета. — Поскольку, как я заметил, вы одеты в черное.
Я не поняла:
— Это что, для цветовой гармонии?
Джинсы на мне действительно были черные, а рубашка на самом деле темно-синяя.
— Это просто чтобы пух от салфетки не был виден на черной ткани, — он слегка отступил. — Но как хотите.
— А, конечно. — Я поняла, что к еде тут относятся серьезно. — Хорошо, что у меня с собой и черная зубная нить!
Может быть, я сошла с ума. Официант точно посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Зубная нить бывает черной? Или чернеет со временем?
Может быть, он на самом деле меня ненавидит.
— Не знаю точно. — Я снова посмотрела в меню.
И спросила, не поднимая глаз: — Как картофель?
— Очень хорош, — официант улыбнулся. — Есть еще два блюда, они не значатся в меню, но я могу вам о них рассказать, если хотите. Во-первых, озерная форель в миндальной корочке, тридцать четыре доллара.
Тридцать четыре доллара за форель, пойманную, скорее всего, в пруду через дорогу от деллакросской высшей школы — пожалуй, цена, гм… высоковата. (А мы-то думали, что она называется высшей, потому что ученики постоянно витают в облаках!) Ах да, вино. Оно было густое и сладкое, как фруктовый сок. Вот это — настоящая дегустация вин!
— Спасибо, — я кивнула и накрыла колени черной салфеткой, а белую положила сбоку на стул — вдруг приспичит высморкаться. — А другое блюдо?
— О, прошу прощения. Мякоть пашины с гарниром из грибов шиитаке о жюль[33].
— «О жюль»?
Мальчик явно растерялся.
— Да, кажется. — У него из кармана торчал исписанный блокнот. Он вытащил его и стал вглядываться в собственные каракули. — Да, точно.
— Спасибо, — я силилась улыбнуться. Как ни беги из округа Делтон, он все равно тебя догонит. — Мне на миг показалось, что вы сейчас скажете «мякоть пашины в собственной машине».
— Нет. — Он развернулся и поспешил прочь. Солнце, садясь, озарило весь ресторанный зал и заметно согрело воздух, потом опустилось еще ниже, и в зале стало темнеть.
Официант принес детскую чашечку пюре из сельдерея с кресс-салатом и свежей сметаной.
— Что это? — спросила я, и он объяснил:
— Амюз-буш[34].
Вдруг я им отравлюсь, как Мерф отравилась тапе-надом? Впрочем, какая разница?
— Понятно. — Я поднесла крохотную чашечку к губам и начала прихлебывать. Я ощущала себя великаном, грабящим кукольный домик. Огромная девочка среди крохотных медведей. Я сама себе казалась чудовищем. Стебелек кресс-салата попал мне в нос.
Официант принес еще одну вещицу из кукольного сервиза: ягода инжира в карамелизованном слоеном тесте, с кедровыми орешками. Сникерс для богов.
Я впервые в жизни ела такие затейливые блюда.
И оттого, что я ужинала в таком скорбном, молитвенном одиночестве среди людей и все, кроме меня, были со спутниками, каждый кусочек пел и грохотал во рту. Все же казалось странным, что о вкусовых ощущениях так заботятся, а о душе — вообще никак. Мое состояние можно было определить как поклонение без молитвы. Бесконечная евхаристия. Храм без Святого Писания.
Конфи оказалось чем-то вроде шофера: само его наличие кричит о богатстве. Я заказала спаржевые равиоли по-домашнему — справиоли! — с тимьяном, спаржей и рубленой зеленью. Кулинарная игра в догонялки, где овощи осаливают друг друга. Я чувствовала, что постепенно возношусь на один из нижних кругов рая. Вкус этой еды потрясал. Доводилось ли людям прежних поколений питаться так вкусно? Конечно, то, что мы едим сегодня, никак не обусловлено и не подготовлено эволюцией. Это чудо — немотивированное, головокружительное, прекрасное. «Пюрированный сельдерей», несомненно, залечивает все раны, выводит все пятна, возвращает первозданную чистоту. Но что такое торшон? А ганаш? Соффритто? Рийет? Даже знакомые слова «слегка припущенный эскариол» образовали фразу на неизвестном мне языке, приобрели новый вес и значимость, как в игре скрабл или в речи, произнесенной по-голландски.