Я развлекала себя вопросами языкознания. «После дождичка в четверг» — что это вообще должно означать? Я дочь фермера, и то не знаю. «Мокрый ли дождь?» — вот это понятно: провинциалам свойственно выражать сарказм вопросом, ответ на который очевиден — и становится еще очевиднее на примере глупости или беспечности конкретного лица. Католик ли папа римский? Живет ли медведь в лесу? Насколько беспечна его печень, и станет ли папа римский, если голоден (и если ему доведется блуждать по лесу одновременно с медведем, натыкаясь всей тушей на стволы, ломая ветки и топча траву), ее есть? И если да, то умрет ли он от этого?
Капли дождя замолотили по мне с силой, как градины. Может, это и был град — холодный и колючий. Мокрые ледяные иглы кололи нос и щеки. Что-то с металлическим звуком отскакивало от крыльев мопеда. Я ехала без шлема. Одинокая фара мопеда рассеивала темноту лишь на несколько шагов вперед, и я словно гналась за ней, как гончая за тряпочным зайцем на бегах. Ветер свистел, закручиваясь вокруг моих ушей, как торнадо, истинный шквал. Так зовут мою мать[35]. Я буду дочерью урагана. Кроме того, я обожралась Сариной еды и теперь, несомненно, впаду в безумие и стану горгоной! Ветер трепал мне волосы, слепляя в жесткие пряди наподобие соломы. Главное — не падать духом. Должно быть, это верно в любом случае. Даже для горгоны. И потому я твердо решила не сдаваться.
Это очень опасно — ехать на таком маленьком мопеде несколько часов в темноте!
Родители не ложились, дожидаясь меня. Я ввалилась в дом, как утопленница. Ветер сбил волосы в сосульки, придав мне сходство со шваброй.
— У тебя жемчуг на шее, — сказала мать.
Я и забыла. Пощупала, проверяя, на месте ли он. На мне не было ни одной сухой нитки.
— Он может намокнуть, — сказала мать, пытаясь не подавать виду, что удивлена и довольна. — Это ничего. На самом деле это даже хорошо для жемчуга.
И добавила:
— Сегодня пришла открытка от Роберта.
— Правда?
Она протянула мне открытку.
— Чтобы больше такого не было, — не отступал отец, пытаясь добиться моего внимания. — Я не разрешаю тебе ездить на мопеде по ночам. Только днем.
Я посмотрела на открытку. Она начиналась не «Дорогие мои», а «Эй, вы там». Впрочем, кто в наше время начинает письма словами «дорогие мои»? Абсолютно никто. «Приветствую вас из задней оконечности Техаса. Здешняя еда — помесь “Чужого-5” с “Хищником-з”. Завтра нас отправляют. Целую всех, Р.».
Открытка была ни о чем. Ничего не сообщала. На другой стороне был вид Эль-Пасо с беспощадно синим небом — синим, как лобелия, которая умерла, попала в рай и стала травкой. Я впервые видела такое зловещее безоблачное небо.
— Ты слышала, что я сказал насчет мопеда? — неспокойно спросил отец.
— Да. Хорошо. — И тут я вытащила страничку меню и отдала ему. — Смотри, я нашла твою картошку.
— Да неужели, — ответил он.
Я послушалась. Ездила на мопеде только днем, в городок — за газировкой и в видеопрокат. Иногда каталась после работы, не сняв птичьего костюма. Я петляла по деревенским дорогам с буквами вместо имен — F, М, PD, — которые, насколько мне известно, ничего особенного не обозначали. Их пустота, мелькание поворотов и склонов тоже были своего рода полетом. Порой мне снова приходило в голову, что я родом с другой планеты и пытаюсь вернуться домой, куда-то в глубокий космос. А может, тут дело обстоит как и с моим еврейством. Может, я только наполовину инопланетянка, помесь, «мулат с трагической судьбой» из научно-фантастического романа. Ведь любому ясно, я понятия не имею, как добраться до своего космического дома.
Я совершенно очевидно не справляюсь. Ветерок охлаждал меня даже в костюме хищной птицы; впрочем, если надвигалась гроза, насекомые чуяли ее и начинали паниковать: неповоротливые слепни размером со шмелей, мошкара, стрекозы врезались мне в лицо, запутывались в крыльях, умудрялись даже застревать в зубах и в горле, если я на ходу распевала. Приходилось разворачиваться и ехать обратно к дому.
Иногда, закончив работу, я просто бродила по нашим землям. Супесь любит не только картошка, но также виргинский тополь и американская липа; на нашей земле они вырастали великанами и давали густую тень. Я блуждала в нашем вишневом саду, призраке былого — вишни уже три года никто не обрезал, и они, узловатые, колючие, в основном бесплодные, дожидались — чего? Циркулярной пилы, столяра, а может, русской пьесы! Изредка я находила гроздь настоящих спеющих вишен. Я любила плоды с «бочками» — это касалось и вишен, и яблок в прилежащем садике из трех яблонь, продукт которого шел на сидр. Я выискивала битые. У меня с детства была привычка, и матери не удалось меня отучить: я любила вонзать зубы в «синяки», пятна на кожице яблока или вишни, под которыми само собой образовалось вино, коричневое и сладкое.