— Спасибо за информацию, — отрезала Сара. — Держите меня в курсе насчет Эмбер.
Летиция сказала что-то, чего я не разобрала, Сара торопливо ответила: «Извините, не могу больше говорить, на дороге гололед» — и захлопнула телефон.
— Дети нацистов, — Сара покачала головой. — Они впаривают усыновителям детей нацистов. Расовое превосходство. Невероятно.
Она снова провела пальцами, как граблями, по яркой стерне волос. Я не стала спрашивать, как крохотный младенец может быть нацистом. Почем я знаю, а вдруг да может.
— Голубые глаза! — вскричала Сара. — Человечество прошло огромный путь!
Она снова помотала головой, на этот раз фыркнув, как лошадь, носом от отвращения:
— Когда я училась на кулинара, у нас на курсе был парень, голубоглазый еврей. Он рассказывал, что в местном банке спермы его продукт нарасхват и что он отлично зарабатывает на этом. Сначала его историю передавали как анекдот, а потом она вошла в поговорку: «Нарасхват, как голубоглазый еврей в банке спермы».
— Угу, — тупо сказала я.
— Возможно, ты еще молода и не знаешь, но в конце концов ты оглянешься вокруг и поймешь: нацисты всегда смеются последними.
Мы молча проехали через городки Террнуар[7] и Фон-дю-Марэ[8] — эти названия, меткие и одновременно отдающие страхом, пошли от французов, скупщиков мехов, но потом явились скандинавские фермеры и стали их произносить на свой лад, так что они зазвучали еще нелепее: Турнюар и Фондю-Морасс.
— Ты еще не знаешь, но я выдаю восемьдесят девять процентов всего, что у меня на уме, — сказала Сара. — Остальные одиннадцать процентов сбрасываю в бане.
Она вставила диск в плеер:
— Первая французская сюита Баха. Знаешь ее? Послышались щелчки и треск, потом зазвучала музыка, величественная и печальная.
— Кажется, да, — неуверенно сказала я. Мои подруги уже начали врать — блефовать, изображая утонченность. Они не сомневались, что через десять секунд притворной утонченности обретут настоящую. Я была менее склонна блефовать и не столь искусна в этом деле. Я добавила: — Впрочем, может быть, и нет.
Потом:
— Погодите, кажется, что-то знакомое.
— О, это совершенно прекрасная вещь, — сказала Сара. — Особенно у этого пианиста.
Исполнитель под сурдинку подпевал легкой мелодии Баха. Позже я соберу записи всех безумных выступлений Гленна Гульда, но тогда, в машине у Сары, я впервые услышала его игру. Композиция звучала как элегантный допрос по запутанной нити, словно хорошо одетый человек в гробу, еще не совсем мертвый, допытывается о чем-то. Она разворачивалась медленно, как тщательно выписанное уравнение, а потом вдруг нет: если икс равен игреку, если мажор равен минору, если смерть равна части жизни, а жизнь — части смерти, то какова сумма бесконечных нот этой единственной фразы? Музыка спрашивала, отвечала, спрашивала вновь, эти эмоциональные вопросы были утонченными версиями неохоты или неприязни.
Я никогда не слышала ничего подобного.
— Твой дом возле стадиона, верно? — спросила Сара.
Мы уже въехали в Трою. Она развернула машину и двинулась по Кампус-авеню к маленькой улочке Брикхерст, на которой я жила. Районы, прилегающие к университету, уже опустели: студенты разъехались на рождественские каникулы. Но дома постоянных жителей города почти все были увешаны гирляндами лампочек, и подсвеченные карнизы словно кричали: «А мы-то здесь! мы здесь!»
— Улица Брикхерст, номер двести один, — сказала я. — Брикхерст?
Я заподозрила, что Сара приезжая, уже давно живет в городе, но знает его лишь кусками — у нее в голове карта из лоскутов, собранных строго по принципу «только то, без чего нельзя обойтись». Но Сара доехала до моего дома меньше чем за минуту.
Она остановила машину. Похлопала меня по плечу, провела пальцами сверху вниз по рукаву.
— Спасибо. Позвони мне, когда вернешься в город после Рождества.
Мне показалось, что ее лицо фантастически печально. — Ладно, — ответила я, не зная, что еще сказать. — Идет.
Типичный универсальный ответ жительницы Среднего Запада.
II
В день Рождества я проснулась поздно. И мой младший брат тоже. Накануне ночью он встретил меня на автовокзале Деллакросса на отцовском грузовике, том самом, у которого на задке была надпись: «Кто ест картошку, тот любит дольше». Брат ждал на парковке рядом с грузовиком, пока я сойду с автобуса. Он гордо стоял на виду у всего мира в дешевой коричневой парке и без шапки и явно обрадовался мне, словно жаждал поделиться чем-то заветным, хотя я ничего такого не ждала: он очень редко делился тем, что у него за душой. Он помог мне с чемоданом и электрогитарой (которую я привезла с собой): закинул то и другое в кузов грузовика, воздержавшись от своей обычной реплики о том, что на бас-гитаре играют только мальчики.