Электрогитару изобрели в пятидесяти милях отсюда! Я уже готовилась возразить — хотя непонятно кому, поскольку Роберт точно так же, как и я, вырос на местных легендах про Леса Пола. У меня был и акустический контрабас — дома, в спальне, с пристегнутым к пузу колчаном, полным смычков. Он походил на толстого лучника, забытого в углу, с полным колчаном стрел, собирающих пыль. Роберт окрестил контрабас «старина Боб», сделав его своим тезкой и тезкой нашего отца.
— Хорошо хоть, ты не притащила с собой старину Боба.
Мне часто казалось, что Роберту не хватает прилежания — как в музыке, так и в учебе. Возможно, ему всю жизнь мешало наличие старшей сестры. Он знал, что я втихую сдвинута на своей гитаре. Мы оба, наполовину евреи, инстинктивно понимали, что любить Бога значит ограничивать свою любовь к цацкам. А мы обожали цацки (мои инструменты были застрахованы по уши). Впрочем, это не всегда так: иногда Господь обитает в чем-то материальном, физическом, земном, и тогда владелец и обожатель цацки еще может искать себе оправданий. Но брат не придирался ко мне из-за всего этого; в сущности, оглядываясь назад, на все годы, прожитые вместе, я понимаю, что он всегда был добр ко мне. Только сейчас он слишком сильно газовал, выезжая с парковки. Друзья дали ему кличку Дави-На-Газ; мои родители ее всегда ненавидели.
По дороге домой брат рассказал, как поживает, — правда, его пришлось просить дважды. Временами он начинал заикаться, и тогда вовсе не хотел говорить, — наверняка ему казалось, что сдавленный, искаженный голос недостаточно точно выражает мысли, хотя кто знает, может, это как раз и было точным выражением. Иногда заметно было, что он, пытаясь говорить, прибавляет скорости — она все сглаживала и помогала быстрее добраться до конца. Вот уж действительно «Дави-На-Газ».
Всю дорогу в автобусе я не ела ничего, кроме суши из коробочки, из супермаркета. Полкоробочки еще оставалось у меня в сумке, и от голода я слушала внимательнее. Каждое слово казалось лакомым кусочком. Брат в этом году должен был окончить школу. Он ненавидел учиться. В этом семестре он получил шесть «F»[9] и одну «D»[10]. Судя по лицу, эта история его не огорчала. По его словам, мой отец, не самый образцовый строгий родитель, посмотрел на табель и сказал: «Шесть “F” и одна “D”! Похоже, ты уделяешь слишком много внимания одному предмету, а другие страдают!» Рассказывая, брат сухо хихикал. Потом мы оба замолчали. Машина медленно ехала в сторону дома. Темные деревья проплывали мимо, растопырив ветки в мягкой каше ночного неба, как лапки жаворонков или колючая брошь на ватной подстилке в коробочке. Мы проехали Первую методистскую церковь — ее украшал залитый светом прожекторов рождественский вертеп из фанерных силуэтов. Из всех персонажей наименее кретинские лица были у дремлющих овец. Стоящее перед церковью табло с наборными буквами возвещало тему рождественской проповеди: «Любите своих врагов. Вы сами их завели». Мы проехали старую ферму Ванмаров, которую хозяева, как всегда, украсили на Рождество чем попало: силуэтами пингвинов, пальм, гусей и полосатых рождественских карамельных тросточек. Все это сияло, как старые друзья после долгой разлуки. И все же я не была глуха к чужой рождественской радости, к пестрым композициям — искусно подобранным или стащенным с бору по сосенке. Причудливое остроумие и суматоха меня все еще заводили.
Я вытащила суши и принялась перекусывать.
— Хочешь? — предложила я Роберту.
— Ни за что.
Мы миновали гостиницу «Сугроб», которая потеряла первые две буквы и превратилась в «Гроб». Стоянка у боулинга была забита — видимо, очередной турнир любителей катать шарики. Мы ехали прямо по главной улице Деллакросса, сквозь строй одноэтажных магазинов и диагонально расчерченных перед ними парковочных мест. Бок о бок теснились «Комиссионный магааии Ларри», «Таксидермия Терри» (бывшая «Чучельная мастерская Чарли») и «Рыболовные припасы Роба». Мы проехали мимо всего этого не останавливаясь.
Я жевала и внимательно, как положено приезжей, которой я себя и ощущала, разглядывала чугунные хитросплетения моста через ручей Вахапа. Мы миновали поворот на городскую свалку, и я обратила внимание на хижину смотрителя, гордо и зрелищно украшенную предметами, выкопанными на собственно свалке. На крыше стоял большой блестящий северный олень с отломанными рогами.