— У каждой женщины должно быть жемчужное ожерелье, — сказала она. — Я свое получила, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас.
Получила от моего отца, я знала. И теперь, раз у меня нет мужчины, хотя мне всего двадцать лет, этот артефакт женственности, этот знак инициации, эту петлю для женской шеи вручит мне мать. Ей, скорее всего, даже в голову не пришло, что, может быть, у меня в жизни не будет ни единого случая надеть жемчуг. Или что в нем я буду выглядеть как распоследняя сторонница республиканской партии. Думаю, мать видела в этих жемчугах нечто вроде пропуска с фермы на волю, билета в большой мир (где бы тот ни находился).
— Спасибо, мама, — я поцеловала ее в щеку, одновременно пудристую и мокрую. И высоко воздела руку с коробочкой жемчугов, словно произнося тост: — За здоровье Иисуса!
Мать посмотрела на меня обеспокоенно, откуда-то очень издалека.
Роберту подарили ручной прибор для мгновенного определения звезд и созвездий.
Над домом пролетела очередная стая туч. Градины барабанили по крыше, сыпались в трубу, похрустывали в камине, словно передразнивая треск огня, и выскакивали на дощатый пол. Будто я разрезала нитку и рассыпала вокруг себя материн жемчуг.
Потом мы сидели и смотрели телевизор. На моей памяти мы единственный раз ходили в церковь на Рождество. Это была норвежская лютеранская церковь в нашем городе. Отец как wasp[12] оглядел витражные окна, застывшие в них цветным льдом сценки и узоры и пробормотал — может быть, припоминая свое более воцерковленное прошлое или подавляя смутную гордость за предков-пуритан:
«Кажется, это оригинальное кошкононгское окно. Или нет, погоди…»
Мать перебила его нежным шепотом:
«Бо, давай смотреть правде в глаза: ты ничего не знаешь про гоев».
А сейчас отец подсел к нам и сказал:
— В последнее время по всей стране совершенно аномальная погода.
— Что это значит? — я немножко испугалась. Я, как ребенок, до сих пор верила, что отец знает все.
— Ну, частые бури в самых неожиданных местах, ураганы… — Он слегка притормозил, чтобы приумерить мрачность собственных слов: —…Зловещие затишья…
— Зловещие затишья? — переспросила я.
— Да, рядом с Кеношей природа сейчас держит такую жуткую паузу, что все жители до смерти перепугались.
— Папа! — И я расхохоталась, чтобы сделать ему приятное.
В четыре часа дня, когда солнце уже почти село, мы с братом вышли погулять. Мы скользили подошвами туфель по свежему льду. Утром было настолько солнечно, что мать вывесила стираное белье на улицу, и теперь легкий ветерок трепал его, натягивая обросшие сосульками бельевые веревки, как такелаж полярного китобойного судна. Сколько раз нам выпадало Рождество, когда можно гулять не в зимней обуви? Не так уж много.
— Как вообще мама и папа? — спросила я.
— Ну… Наверно, ничего, — ответил брат. — Они все еще грызутся, как кошка с собакой, но я научился не обращать внимания. Это все ерунда на самом деле.
И лучше пусть они клюют друг друга, чем меня. Бррр!
— Они тебя пилят из-за учебы?
— Угу, — он пнул носком туфли камушек, и тот заскользил, как шайба, по льду. — Я просрал вопрос в контрольной, и меня потащили к директору.
— В смысле?
— Я написал, что Ганди был олень.
— Олень?
— Я его перепутал с Бэмби.
— Что?!
Брат был способный парень, хватал на лету, и ему недоставало терпения. У него была манера выпаливать не думая. Когда он не знал ответа, то ляпал что попало, главное — быстро. Иногда выходила ужасная чушь. Однажды он вместо «астероид» сказал «геморроид», и мне пришлось закрыть лицо руками.
— Ну я не знаю почему. Мне одни слова кажутся похожими на другие. Например, слово «заложник» мне напоминает слово «прилежный». Не знаю почему. Я просто ненавижу это все, понимаешь? Но не беспокойся, я не собираюсь сойти с ума и всех перестрелять или что-нибудь в этом роде. — Мы шли очень медленно, почти не отрывая ног от земли, чтобы не поскользнуться. — У меня отметки плохие, а первого числа — крайний срок подачи документов в университеты. Может, я просто в армию пойду.
— Почему? — Тревога выжала из моего горла какую-то ноту.
— Сейчас мир. Меня не убьют и ничо.
— «И ничего».
— И ничего. А через два года правительство оплатит мне часть учебы в университете, и мать с отцом от меня отстанут.
— Только часть?
— Ну, оказывается, есть разные пакеты льгот, смотря на сколько лет запишешься. К нам в школу приходил вербовщик.