— Вербовщик приходил в школу? Это вообще законно? Он фыркнул:
— В Центральной школе Деллакросса — да.
— Господи.
— Угу, когда я вообще эту тему задеваю, мама расстраивается. Она угрожает позвонить вербовщику домой, он живет в Бобровой Дамбе, и высказать ему все, что у нее на уме.
— У нее еще остался какой-то ум? Удивительно. Впрочем, это правда. Я верю.
— А что она хочет, чтобы я делал? Пошел в ДШШД?
Деллакросская школа шоферов дизелей была пугающим запасным вариантом для всех, кто плохо учился.
— Я теперь занимаюсь йогой в зачет за физкультуру, — продолжал он.
— Правда?! — Жизнь меняется так быстро, что голова идет кругом. Йога в Центральной школе Деллакросса! Впрочем, теперь там еще и вербовщики бывают.
— Угу. Глубокое дыхание: победа меня надо мной.
— Ого. И что, у тебя есть личный гигиеничный коврик?
— Да.
Тут он посмотрел на меня очень серьезно, взглядом, прося, чтобы я услышала его максимально глубоко, насколько могу:
— И вот я сижу в темном зале и все думаю. И, похоже, деваться некуда, только в армию. Либо туда, либо в школу дизельщиков.
— Но ведь сейчас не совсем мир. В Афганистане воюют.
То, что далекие страны оказались у нас на совести, меня удивляло. Одно дело было шестьдесят лет назад поехать воевать за Францию, о которой мы много знали, но что значит сейчас воевать за Афганистан… в Афганистане… Даже не поймешь, какой предлог поставить. К чести студентов в Университете Трои, они стремились это выяснить, и на курсе «Введение в ислам» на весенний семестр все места мгновенно заполнились. Именно поэтому мне пришлось довольствоваться более узким, менее серьезным, по слухам, «Введением в суфизм». Мы будем читать Руми и Дорис Лессинг.
— Уже не воюют.
— Правда? — Всю сессию я была слишком занята учебой.
— Не знаю, — он снова пнул камешек. — Да, кажется.
— И чем кончилось? Мы победили?
— Не знаю, — он засмеялся. — Да, кажется.
— Ты понимаешь, когда нет войны, солдаты скучают. Особенно если их посылают служить в какие-нибудь жаркие неспокойные места. Им уже хочется, чтобы что-нибудь началось, а иначе зачем вообще они тут. А если ничего не начинается, они начинают палить в небо, а потом друг в друга.
— Откуда ты столько всего знаешь?
— Из фильмов.
— Ха! — И он добавил серьезно, слишком серьезно: — Если я не вернусь, ну ты понимаешь, живым, не позволяй им хоронить меня в каком-нибудь навороченном гробу. Не хочу занимать лишнее место.
— Ага, теперь я понимаю, зачем ты занялся йогой: чтобы тебя можно было засунуть в коробочку из-под кренделей! Мы все поклянемся: «Он сам так хотел!»
— Спасибо, — он улыбнулся.
— Мне непонятно, почему говорят: «Несокрушимая свобода». Разве свободу можно сокрушить?[13]
— А как насчет позволить ей греметь?[14]
— То же самое. Мне кажется, свобода просто должна быть свободной. С какой стати мы должны ей что-то позволять? Как будто она сидит под замком, а потом ее выпускают, и она как набросится на человека!
— Тебе нравится в университете, да?
Высоко в кронах деревьев сидели, как опухоли, беличьи гнезда — летом скрытые, теперь они стали видны. Построенные из плоти деревьев, но все же чужие и завистливые.
— Квазинравится. Ты в этом году охотился?
Брат никогда особенно не любил охоту. Как же он будет в армии?
— Не-а.
— А как же контроль численности животных? — Этот расхожий довод в пользу охоты меня всегда смешил.
— Ну, вообще-то в этом году я участвовал в программе раздачи презервативов оленям.
— Замечательно! — Я пыталась изобразить смех убедительней моего обычного довольного хрюканья, но получилось нечто вроде взрывного фырканья, переходящего в блеяние.
Мы шли дальше по обочине обледеневшей дороги, мимо березовой рощи. Роща издали походила на сигареты в пепельнице матери, едва раскуренные и сразу потушенные в жидкой грязи. Мальчишеская жизнь брата казалась мне одинокой и трудной. Его улыбка по-прежнему обнажала кривой зуб. Все потому, что у родителей хватило денег на ортодонта лишь для одного из нас, и они пошли дочери, ведь для девочки внешность — это очень важно. (Выброшенные деньги! Выброшенные на меня, неулыбчивую девчонку, которую, я была уверена, ни один мужчина никогда не захочет, в смысле по-настоящему.) Мне достались ортодонтические скобки. Брату — тяжелый труд. Объем работ по ферме, который на него взвалили, неизмеримо превосходил все, что ожидалось от меня, и я понимала, что ему живется тяжелее моего, хотя он был симпатичный мальчик, в целом смышленый, с кучей друзей. В детстве он хотел завести собственный бизнес, когда вырастет. Много лет назад он даже разработал бизнес-план гостиничной сети. Поскольку его главным соперником должен был стать концерн «Ямакс Инн», он в духе конкуренции дал своей сети название-антоним: «Аминь аут».
14
«Пусть прогремит свобода» («Let freedom ring») — слова из песни «Моя страна, я пою о тебе» («Му country, ‘tie of thee»), известной также под названием «Америка». Она служила одним из неофициальных гимнов США в течение 100 лет (1831–1931), до принятия песни «Звездно-полосатое знамя» в качестве официального гимна.