Сюрпризы, похоже, были постоянной темой.
И всякое относящееся к еде.
Что до одежды, изображенной на страницах журналов, она приводила меня в состояние скуки и растерянности. Мне казалось не круто тратить столько денег, чтобы оказаться похожей на эксперимент кондитера, Круто было бы нечто совершенно иное: убийственно выглядящее и не подлежащее воспроизведению в журналах, Насколько я могла судить, самый лучший «лук» включал в себя не просто что-нибудь новое, но вызывающую бижутерию и зловещие кожаные аксессуары, обличающие присутствие чего-то древнего в глубине твоей души и душ окружающих. Вероятно, мне этого никогда не достичь. Я не могла без явных указаний, у меня не было ни чутья, ни вкуса, во всяком случае на новое. Я решила, что при необходимости справлюсь со второй половиной задачи — обличением, — но лишь наедине с собой. Значит, я была уже втайне частично крута, поскольку обличением (молчаливым и яростным) занималась все время.
Несколько дней я плыла по течению. Я включала компьютер и бесцельно бродила по интернету. Я щелкала, что подворачивалось под руку, и вскоре передо мной оказывались стоковые фото гоночных машин или голая грудь Деми Мур до операции. На экран выскакивали миллиарды реклам растительных снадобий и антивирусов. Я проходила квизы по фильмам, получившим «Оскар». Я гуглила старых друзей из начальной школы. И ничего не находила. Я погуглила Линетту Маккоуэн. Пусто. Я погуглила Бонни Дженклин Кроу, чье полное имя и фамилию теперь знала (противозаконно). Опять пусто. Я вернулась на страницу с голой грудью Деми Мур до операции и стала думать о недожизни, полной сожалений.
Тем вечером я впервые в жизни не смогла заснуть. Я боялась, что именно такой будет смерть: не сон, а бессонница. Вовек не спать[20], как я узнала из курса по британской драматургии. До этого я никогда не боялась бессонницы — ведь она, как и тюремный срок, означает только, что у тебя больше времени на чтение, разве не так? Я всегда засыпала без проблем. Но сейчас лежала и ворочалась, металась, как квартет Бартока.
Моя душа пугливо блуждала в ночи, и это было в самом деле похоже на тюрьму: когда небо начало светлеть, я отказывалась ему верить, а мою голову переполняла ужасная жужжащая усталость.
Однажды я проснулась в полной уверенности, что действительно умерла ночью. Я чувствовала, что во время — вроде бы — сна ощутила на себе не только краткость жизни, но и ее скорость! А также ее шум, ее бессмысленность и ее конечность. Как мы носимся со своими жизнями! Со своими телами! А они на самом деле всего лишь… картофелины! С плоскими картофельными глазками и ломкими бледно-розовыми отростками. Я лежала в кровати, охваченная мирной формой депрессии. В другом городе, менее враждебном к религии, такой настрой — до молитвы, до Бога, до обращения — могли бы счесть этапом духовной эволюции. Но для жителей Трои Бог был лишь мысленным мусором: нечто среднее между билбордом, шарлатаном, гамбургером и королем волшебной страны. Я всегда считала, что Бог — часть системы, с помощью которой разумные, хотя и чрезмерно доверчивые, люди отрицают смерть и таким образом делают жизнь хоть как-то выносимой. Разве это может быть плохо? Какой смысл это критиковать? Зачем презирать костыли хромого? И тщеславно воображать, что сам-то ходишь без посторонней помощи? Кроме того, религия дает возможность ругаться по-настоящему. До появления христианства что говорили люди, когда нужно было крепкое словечко? «Клянусь Юпитером»? Но в Трое приходилось жить безо всяких талисманов. Здесь шла неореформация. Стены моей зимней комнаты, казалось, обиты серебристым стеганым атласом, как внутренние стенки гроба. Я начинала думать, что никакой мудрости на свете нет. Есть лишь ее отсутствие.
Наконец позвонила Сара:
— Тесси, как ты поживаешь? Прошло столько дней!
— Дней и ночей, — глупо ответила я.
— Да уж. Эмми, бедняжка, рыдала две ночи подряд. Просыпалась в три часа ночи и плакала, и плакала без конца, бедненькая. Смотрела в темноту своей новой комнаты и не могла понять, где она. Я брала ее на руки и укачивала, и тогда она засыпала. Но теперь, мне кажется, она все поняла и освоилась. Я хотела спросить, ты свободна сегодня после обеда? Мне пора навестить свой сумасшедший ресторан и посмотреть, как там идут дела.
— Так теперь ее зовут Эмми? — Это показалось мне странным.
Сара помолчала.
— Ну, мы сразу стали звать ее инициалами — «Эм Э», и не успели оглянуться, как она превратилась в Эмми. Мне кажется, это имя ей идет.
— А она все еще отзывается на Мэри? — спросила я по причине отсутствия здравого смысла.