— Ой, а не надо было?
— Просто я никогда не слышала, чтобы в сидр добавляли взбитые сливки, — объяснила Сара. — Я профессионал в гастрономии, но… сидр со взбитыми сливками? Боже! Как можно такое вытворять с сидром!
— В здешних местах часто так делают, — я пожала плечами. Сколько себя помню, мы прыскали взбитые сливки на горячий сидр; неужели это на самом деле извращение? Если честно, я бы не удивилась.
— Ну, вероятно, молочные продукты идут ко всему. Я собираюсь выставить в витрине Le Petit Moulin все свои десертные сыры. Заманить клиентов в двери и подать… салат в фужере! — Теперь это была Сара легкомысленная, склонная к шуткам. — Помидоры сорта черри.
Я почти всегда, во всяком случае когда у меня выдавался хороший день, начинала острить вместе с ней.
— Или джин по крайней мере. — Я нечаянно произнесла имя, которое в этом доме, кажется, никто кроме меня не произносил. — Это повредит карьере!
Сара улыбнулась и стала подбрасывать Мэри-Эмму, приговаривая в такт:
— Верю, верю, верю, верю!
Что опять-таки рифмовалось с именем, которое Сара так старательно пыталась забыть. Мэри.
— Тосса! — снова вскричала Мэри-Эмма и потянулась ко мне.
Сара смутно встревожилась:
— Как называются твои духи? От тебя очень хорошо пахнет.
Она поставила девочку на пол, и та со всех ног побежала ко мне, потом обратно к Саре, вроде игры — туда-сюда.
— Духи?
Я вспотела, когда каталась на коньках, а сейчас еще не успела снять куртку; возможно, Сара не совсем правильно определила запах, если вообще какой-то запах был. Я не привыкла, чтобы посторонние обращали внимание на функции моего тела, и когда это случалось, мне хотелось убежать и спрятаться.
— От тебя очень приятно пахнет. Что это?
Сара с надеждой смотрела на меня, вопросительно приподняв брови. Она провела пальцами по волосам. Они словно поблекли — яркий окрас сменился тусклым, как настой торфа. Когда Сара взъерошила их, я заметила, что они редеют: пробор зигзагом, вокруг что-то вроде зачеса — пряди замысловато уложены крест-накрест, а из-под них просвечивает кожа. Подступающие годы слизали волосы с краю, и когда Сара откинула их назад, то несколько секунд, пока они не вернулись на место, был виден голый лоб — блестящий и круглый, как яблоко.
— Не знаю, — сказала я. — Чеснок?
Я знала, что люди часто врут насчет своих духов — говорят, что это запах от мыла, словно стараться хорошо пахнуть — стыдно. Вообще-то я после душа иногда наносила капельку ароматического масла, которое подарила мне Мерф на день рождения. Узкий флакон под названием «Арабская принцесса». Но в текущей политической ситуации лучше это не рекламировать, а то меня сочтут сторонницей Усамы бен Ладена, хотя я была практически уверена, что Мерф купила это масло в продуктовом кооперативе.
— Ну, если выяснишь, скажи.
— Кажется, это из кооператива, — сказала я.
— Правда? Ну ладно, я разнюхаю. — Сара взяла на руки Мэри-Эмму и зарылась носом в ее шейку. — Как вы покатались?
— Хорошо.
— Холёсё! — повторила Мэри-Эмма.
— Смотри, какая она стала болтушка! — Сара чмокнула девочку в лобик. — Ну да, ей ведь уже два года.
— Холёсё! — снова крикнула Мэри-Эмма и потянулась обратно ко мне, выворачиваясь из рук Сары.
— О, ты хочешь к Тесси, а? — Сара отпустила девочку и передала ее мне, пряча уязвленное материнское самолюбие за натянутой, как струна в пианино, улыбкой. — Обязательно скажи, как называются эти духи, если вспомнишь.
Она вздохнула.
— А то меня арестуют в кооперативе за праздношатание в общественных местах.
Что-то было неладно: может, об этом говорили губы Сары, сжатые в ниточку, в струну, которая душила меня, как гаррота. У меня перехватило горло. Прошла целая минута тишины.
— Ну что ж, — наконец сказала Сара. — Пора тебя отпустить.
Она забрала у меня Мэри-Эмму, которая тут же начала ерзать и хныкать.
Прямо перед началом занятий ударили морозы. Всю неделю ртуть в термометре не поднималась выше —1°[23]. Холод врывался в комнату, стоило открыть ящик со столовыми приборами на кухне; ножи и вилки превратились в сосульки. Наш домовладелец топил щедро, по обыкновению, но это не помогало. Холод заползал в дом по стержню, соединяющему внутреннюю ручку двери с наружной, так что даже внутренняя ручка отмораживала пальцы. Холодный воздух просачивался в щели электрических розеток. Достаешь одежду из стенного шкафа, а она оказывается ледяной. Белье в стиралке, расположенной в подвале дома, нужно было высушивать полностью, иначе оно подергивалось инеем. Оставленный на ночь на тумбочке стакан воды к утру покрывался льдом. Если вообще удавалось выглянуть в окно, смотреть приходилось сквозь лес острых сосулек, похожих на зубы акулы. Казалось, что живешь в холодном мертвом рту очень злого снеговика. Кей, наша соседка сверху, которой нечем было заполнить свою жизнь, решила в качестве эксперимента выплеснуть с задней веранды второго этажа кипяток. Она известила нас подсунутой под дверь запиской, что проделает это в одиннадцать часов утра в понедельник, и мы, все остальные жильцы дома, собрались и смотрели, как вода безмолвно вырвалась в воздух и тихо, медленно осыпалась в виде пара и снежной каши. Нам рассказывали, что вода замерзнет прямо на лету и превратится в ледяную картечь, но этого не случилось — может быть, из-за соли, или что там еще добавляют в воду для смягчения. Дул пронизывающий ветер, такой злой, что казалось, он уже перешел всякие границы холода и стал раскаленным. Дыхание жгло ноздри. На каждом углу чихали, хрипели и не заводились машины. От холода в сочетании с сухостью нагретого воздуха в доме ногти на руке, которой я перебирала струны гитары (они были длиннее, чем на другой руке), стали хрупкими и отламывались до мяса, и обломки вонзались в обнажившуюся нежную, розовую, как ветчина, плоть. Поэтому пальцы все время кровоточили, и приходилось перевязывать их перед выходом из дома.