Ной увидел меня, заулыбался, выключил пылесос и выдернул наушники из ушей. Я заметила, что на глазах у него слезы.
— Тяжело слушать эту песню, — сказал он.
— Да, она очень грустная, — согласилась я.
— Мой бывший бойфренд под нее продал себя на аукционе «Раб любви» на благотворительном вечере в пользу борьбы со СПИДом.
— Вот моему бы так! И вы больше не встречались? — Я уже вообще ничего не понимала в этой жизни и только притворялась, что стараюсь понять.
— В каком-то смысле да.
— Вы расстались?
— Ну, он как раз в ту ночь заразился СПИДом. И умер — всего лишь прошлым летом.
— Господи, какой ужас. Сочувствую.
— Спасибо.
— Мне кажется, Бонни Рейтт задолжала вам новую песню.
— Кто-то мне точно задолжал.
Пасхальный понедельник. В университете нет занятий — можно подумать, что мы в Канаде. Я разъезжала, жужжа, на своем скутере. Газоны ярко зеленели, но небо оставалось пушисто-жемчужным. У соседей лаяли собаки. Я привезла Мэри-Эмме в качестве запоздалого пасхального подарка двух рыбок в контейнерах от ресторанной доставки. Я собиралась переселить их в глубокую прозрачную стеклянную миску — у Сары, кажется, миллион таких.
В резиденции Торнвуд-Бринк осел слой обычного пасхального мусора: трехфутовый шоколадный заяц, игрушечная деревянная железная дорога. Настоящие яйца, которые Сара сварила в разноцветных чаях, придав им затейливый пестрый узор, лежали вместе в одной веревочной корзине.
— Вижу, вы кладете все яйца в одну корзину, — заметила я. Остроумно, как мне казалось, но Сара не услышала.
— Эмми спит, — сказала она. — Ее даже этот твой «Судзуки» не разбудил.
— Ой, простите, пожалуйста.
Кажется, я начала привыкать к Сариной манере делать выговоры обиняком. Я поставила рыбок на стол.
— Они миленькие, — сказала Сара. — Обещаю не обдумывать, чем бы их получше приправить.
Она стояла у рабочего стола на кухне и толкла в ступке луковицы зимних белых нарциссов.
— Я решила, что должна тебе кое о чем рассказать, — Сара на миг оторвалась от работы. — О том, что происходит.
Даже замерев неподвижно, она казалась замотанной и напряженной.
— Знаешь что, лучше поговорим за бокалом СБ.
Я уже знала, что СБ расшифровывается как «совиньон блан». Месяц назад я бы подумала, что Сара имеет в виду Совет безопасности ООН. Или винтажную гибсо-новскую гитару СБ. Или свои собственные инициалы.
— У меня стоит бутылка в холодильнике. Уже давно. Надеюсь, она промерзла до мозга своих маленьких косточек. Ням.
Сара оставила в покое луковицы нарциссов.
— Пойдем в гостиную.
Она взяла вино, штопор и два бокала, и мы уселись на диванчиках с подушками, обтянутыми тиком, — тех самых, где мы сидели, когда я пришла сюда впервые, наниматься на работу.
— Не говори Эдварду, что мы пили белое, а не красное. Ты несовершеннолетняя?
— Я совершенно зимняя, — я улыбнулась и пригубила вино, и Сара только махнула рукой:
— Ну, если выпьешь больше одного бокала, не садись потом за руль.
— Одного за глаза хватит. Мне и с одним хорошо. Она отхлебнула вино и покатала во рту, у передних зубов:
— Люблю вино с нотками дуба.
— Дубовое и немножко… хреновое. — Я так и не научилась ничему серьезному применительно к винам, но, похоже, хватало глотка, чтобы развязать мне язык. Сара была слишком озабочена и не улыбнулась.
Казалось, она стоит на грани чего-то, на самом краю. Все же имена даются людям не просто так[29].
— Сейчас кое-что происходит, и я решила, что тебе следует об этом знать.
Я уже видела у людей такое выражение лица: бравада, пронизанная обреченностью, как мраморная говядина пронизана ручейками жира.
Меня охватило нехорошее предчувствие. Я отхлебнула СБ.