Виссарион Григорьевич Белинский
Записки Александрова (Дуровой)…
ЗАПИСКИ АЛЕКСАНДРОВА (ДУРОВОЙ). Дополнение к Девице-кавалерист. Москва. 1839. В типографии Николая Степанова. 362. (8).
В 1836 году появился в «Современнике» отрывок из записок Девицы-кавалериста. Не говоря уже о странности такого явления, литературное достоинство этих записок было так высоко, что некоторые приняли их за мистификацию со стороны Пушкина{1}. С тех пор литературное имя Девицы-кавалериста было упрочено. Она издала «Девицу-кавалериста», потом «Год жизни в Петербурге»{2}, а теперь вновь является на литературную арену с дополнениями к «Девице-кавалеристу». Прежде нежели мы увидели эту книгу, мы прочли в одном из №№ «Литературных прибавлений» прошлого года отрывок из нее, в котором Девица-кавалерист описывает свое детство: {3} боже мой, что за чудный, что за дивный феномен нравственного мира героиня этих записок, с ее юношескою проказливостию, рыцарским духом, отвращением к женскому платью и женским занятиям, с ее глубоким поэтическим чувством, с ее грустным, тоскливым порыванием на раздолье военной жизни из-под тяжкой опеки доброй, но не понимавшей ее матери! И что за язык, что за слог у Девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо, и ему-то обязана она этою мужественною твердостию и силою, этою яркою выразительностию своего слога, этою живописною увлекательностию своего рассказа, всегда полного, проникнутого какою-то скрытою мыслию. Глубоко поразил нас этот отрывок в «Литературных прибавлениях», и по выходе книги мы вновь перечли красноречивые и живые страницы дико-странного и поэтического детства Девицы-кавалериста. Мы приняли глубокое участие в ее потере Манильки и тетери, равно как и всего, что любила она в детстве и что вырывала у ней злая судьба, как бы закаляя ее сердце для того поприща, на которое готовила ее; вместе с нею мы любовались ее Алкидом, гладили его по крутой шее, чувствовали у щеки своей горячее дыхание его пламенных ноздрей…
Жизнь и странное поприще героини «Записок» поясняются несколько ее молодостью; но ее детство – это богатый предмет для поэзии и мудреная задача для психологии.
Не все места в «Записках» так интересны, как «Некоторые черты из детских лет», но нет ни одного незанимательного, неинтересного.
В средине «Записок» выпущен огромный рассказ, помещенный в «Отечественных записках» под названием «Павильон»{4}. Для «Отечественных записок» это очень выгодно, но для «Записок Александрова» это очень невыгодно. Поговорим об этой прекрасной повести. Прежде всего скажем, что она очень растянута, без чего ей не было бы цены, не как художественному произведению, но как в высшей степени мастерскому рассказу истинного события. Герой повести – прекрасный ксендз Валериан, сын ксендза-пробоща, мужа кроткого и религиозно-добродетельного. При красоте и молодости, Валериан был учен, красноречив, жизни примерно строгой, беспощаден к слабостям ближних. Начальство посылало его, двадцатилетнего юношу, для исправления кляштора{5}, – и с неумолимою строгостию выполнил он это поручение. Через пять лет, по желанию отца своего, он определен был его помощником, или викарием. Все соседнее дворянство было в восторге от красоты и красноречия викария; когда он говорил проповедь, церковь была полна, а после тысячи приглашений следовали одно за другим; но викарий, к величайшему оскорблению приглашавших, ни с кем не хотел заводить знакомства. У хозяина дома, где нанимал он квартиру, был сад с павильоном; под разными предлогами, викарий выпросил себе этот павильон. В это время он на несколько дней отлучался из своего уезда, и с его возвращением павильон облекся непроницаемою тайною. Никогда не ходил в него викарий, никого не вводил в него, а между тем по ночам из него слышно было пение как будто женского голоса, с аккомпанементом арфы. Разумеется, о таинственном павильоне пошли разные толки. Жид Шлёмка, лично обиженный ксендзом, говорил под рукою, что раз ночью в павильон провезена была дорогая мебель.
В павильоне в самом деле была женщина. Валериан давал уроки на арфе одной безобразной наследнице огромного имения. В этом доме жила дальняя родственница, девочка лет четырнадцати, ангел красотою. Злая наследница, ревнуя к ее красоте, обращалась с нею как с служанкою, била ее по щекам. Вообще она отправляла в доме самые низкие работы, ела за одним столом с холопями, жила с ними же; наконец злоба и зависть молодого богатого чудовища довела ее – до скотного двора. В это время Валериан был назначен викарием в костел своего отца и должен был расстаться с своею миллионного ученицею. Еще и прежде ласкал и утешал он украдкою бедную Лютгарду, которая полюбила его со всем жаром молодого благодарного сердца, полюбила, как единственное в мире существо, которое обошлось с нею, как с человеком, а не как с животным, полюбила его, как отца. У него блеснула в голове мысль вырвать прекрасное существо из демонских когтей. Павильон давал ему для этого средство. Омеблировавши и приготовивши его, он тайно съездил в поместье Хмар*** и – похитил Лютгарду. Полтора года жила в таинственном павильоне прекрасная затворница, и в это время выучилась читать, писать, рисовать, играть на арфе, узнала французский и английский языки – и все это благодаря отеческой любви и нежности Валериана.
1
В числе «некоторых» был и сам Белинский. Он писал о «Записках» в рецензии на вторую книжку «Современника»: «Если это мистификация, то, признаемся, очень мастерская; если подлинные записки, то занимательные и увлекательные до невероятности» (наст. изд., т. 1, с. 519).
2
«Кавалерист-девица. Происшествие в России» было издано в 1836 г. «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» – в 1838 г.
3
В № 41 «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду» за 1838 г. под названном «Некоторые черты из детских лет».
4
Повесть «Павильон» напечатана впервые в «Отечественных записках» 1839, № 2, отд. III, с. 2–138.