Я не успела кончить последних слов, как вошел Л[опу]хин. Я вспыхнула при мысли, не слыхал ли он моих объяснений о любви и о влюбленности; мне было неловко, я имела вид виноватой.
Сашенька коварно улыбалась и, к довершению моего замешательства, ушла одеваться, препоручив мне продолжать с Л[опухи]ным мои прения о чувствах. Он смотрел на меня во все глаза и решительно не понимал, отчего я так сконфузилась.
— Что с вами? — спросил он с беспокойным участием.
— Мне грустно, — отвечала я едва внятно, и в самом деле слезы приступили мне к горлу и душили меня.
— Кабы вы знали, как мне то грустно; говорят, молодость — счастье, нет! Если бы мне было лет двадцать пять, я был бы счастливее; отец не противился бы моим желаньям, Сашенька не подшучивала бы надо мною, а теперь все меня попрекают моими девятнадцатью годами. А ведь мне скоро будет двадцать лет. Скажите, я еще очень молод?
— Как, разве вы в этом сомневаетесь?
— Нет, по несчастию, я знаю, что я молод, но слишком ли я молод, чтоб жениться?
— Конечно.
— Но ведь многие женятся в мои лета, вот, например, молодой, у которого мы познакомились на бале.
— Он был так влюблен!
— А я разве не влюблен? Разве я еще не могу любить? Неужели вы ничего не заметили.
Возвращение Сашеньки помешало Л[опу]хину продолжать разговор.
Между тем, Сашенька прямо заговорила о Лермонтове и дала мне две его пьесы, которые с 1830 года хранились у нее.
Л[опу]хин читал стихи, Сашенька несколько раз повторила: «обманчивы луч и волна». Потом продекламировала сама следующую пьесу с большой напыщенностию, подчеркивая, если можно так сказать, некоторые выражения:
Сашенька обратилась ко мне с этими словами:
— Согласитесь, Catherine, что Лермонтов не только поэт, но даже пророк.
— Я не понимаю тебя.
— Видишь, он говорит об умершей девице, а ведь ты для него точно умерла, никогда не говоришь о нем, я это ему напишу.
— Напиши и поклонись ему от меня; ты пошлешь ему в одно время и клевету и опровержение[104].
Нам пришли сказать, что экипажи готовы, и мы все вместе поехали в Нескучное.
Погода была чудесная; театр, устроенный в саду под открытым небом, восхитил меня; декорациями служили вековые деревья, журчащий ручеек, дерновые скамьи и кусты махровых роз.
Во время антрактов дамы перебегали из ложи в ложу, в креслах тоже пестрели нарядные дамские шляпки, кавалеры подносили своим избранным и их безмолвным и неулыбающимся телохранительницам букеты, фрукты и мороженое. Л[опу]хин, конечно, не забыл меня; он дал мне букет из белых роз и незабудок, а Марье Васильевне изо всех возможных цветов и трав, и обе мы были довольны его выбором.
Нескучное очаровало меня, и если бы не Сашенька, которая своими насмешками о любви Л[опу]хина привила мне какую то неловкость, принужденность и робость в отношении моем с ним, я бы всегда вспоминала об этом вечере, как об одном из лучших в моей жизни.
102
Впервые опубликовало Е. А. Хвостовой в «Библ. для Чтения» 1844 г., №6, стр. 8. Сохранился автограф другой редакции этих стихов, с заголовком «Звезда».
103
Впервые опубликовано в «Библ. для Чтения» 1844 г. №6, стр. 131, в цикле стихов «Из альбома Е. А. Сушковой-Хвостовой». Других текстов «Романса» до сих пор неизвестно.
104
Ко времени начала романа Е. А. Сушковой и А. А. Лопухина относится случайное упоминание имени первой в письме Лермонтова 19.VI.1833 г. к М. А. Лопухиной, сестре Alexis'a — «Я верю вам, что m-lle С. лгунья, потому что я знаю — вы никогда не скажете неправды, тем более, если это что-нибудь дурное! Бог с нею!…» (М. Ю. Лермонтов. Пол. соб. соч. Гиз. М.-Л. 1926, стр. 707).