Ровно год прошел после знакомства моего с Леонидом; я вспоминала о нем с удовольствием, но без малейшего сердечного трепета.
С начала нашей разлуки, Сашенька часто передавала мне его поклоны, переслала мне списанную им любимую его пьесу Виктора Гюго «La prière pour tous». Потом она совсем перестала о нем говорить. Я узнала, что отец его умер, что он отправился в деревню и занимается приведением в порядок огромного состояния, но все это я узнавала случайно через других; в Сашенькиных письмах уже не упоминалось о нем ни слова. И я без горя, даже без сожаления, покорилась этому прозаическому окончанию романа, почти на первой странице своего существования.
VI
Сватовство. — Встреча на бале с Лермонтовым. — Появление его на домашней вечеринке. — Новые его посещения. — Поцелуй. — Бал у адмирала А. С. Шишкова. — Опасение дуэли. — Приезд жениха. — Разочарование. — Новая любовь. — Бал у генерал-губернатора. — Вероломный друг. — Страсть и признание в ней Лермонтову.
L’élément de l’amour est la douleur, son atmosphère est l'orage.
Осенью 1834 г. мы ранее обыкновенного возвратились из деревни в Петербург в ожидании приезда вечно кочующего табора, т. е. дяди Андрея Васильевича[106], Прасковьи Васильевны и их ангела Вареньки.
Сестра Лиза приехала тоже с ними. Отрадны были первые дни моего соединении с нею. Она приехала из Пензы; я с жадностью слушала ее рассказы об этом городе, о дедушке, которому очень хотелось повидаться со мной, о благоговейном воспоминании, которое оставила мать моя всем и каждому. Наговорившись до сыта о прошедшем, помечтав об осуществлении нашего задушевного желания побывать вместе в Пензе, мы перешли к настоящему, и она мне рассказала, как проездом через Москву она часто видалась с Сашенькой, сдружилась с Верой[107], сестрой Л[опу]хина, как он всегда краснел, когда говорил обо мне, и как Вера спросила ее: помню ли я ее брата?
— Как и всех знакомых, — отвечала Лиза.
— Я надеюсь, — возразила Вера, — что брат мой не то, что все для нее.
Через несколько времени я получила письмо от Сашеньки; она мне писала, что имеет мне сообщить важную тайну, касающуюся собственно до меня, чтоб я поспешила выслать ей верный адрес, для избежания, чтоб письмо ее не попало в инквизиторские руки моих теток. Мы с Лизой смекнули, что дело идет о Л[опу]хине.
Мне бы следовало в таком важном случае посоветоваться с верным другом моим, вечным моим заступником, дядей Николаем Васильевичем, но я не знаю, что меня отуманило, и я ничего ему не сказала и послала не его адрес, а адрес моего двоюродного брата Дмитрия[108]; вот моя ошибка и неумышленная вина против дяди, но зато, как я за нее поплатилась! В оправдание мое перед дядей, скажу, однакоже, что Сашенька настаивала, чтобы решительно никто из них не был вмешан в это дело. Я не очень спешила дать ей требуемый адрес, но, наконец, я ого послала, ответ не замедлил придти, Сашенька мне писала:
«То, что я должна тебе открыть, не удивит тебя; ты привыкла побеждать сердца. Если бы я тебе сказала, что тот молодой человек, о котором я буду говорить тебе, остался равнодушным после короткого знакомства с тобою, вот что могло бы справедливо удивить тебя. Итак, скажу тебе, с его согласия, что он любит тебя, что от тебя одной зависит его счастие! Я не называю его; напиши мне, что сердце твое его узнало, его назвало, он примет такой ответ за согласие и в декабре приедет в Петербург, чтоб объясниться с твоими родными. Но, ради бога, прежде чем ты увидишься с ним, не говори ни слова родным твоим о нем, во-первых: ты от них не зависишь; во-вторых: вспомни, как они здесь с ним дурно обращались».
В ответе моем я имела неимоверную глупость дать почти формальное согласие, сказав, что сердце мое не ошибается, и трудно было бы ошибиться, когда я только с одним молодым человеком была коротка в Москве, и что я буду ждать его и молчать…
Трудно не подивиться моей сверхъестественной глупости; и тут еще я ничего не сказала дяде Николаю Васильевичу, когда до той поры ни в чем не скрывалась от него; верно не суждено было состояться этому браку, и теперь, раздумав хладнокровно о прошедшем, я с уверенностью говорю, хотя и без сожаления, что с Л[опу]хиным я была бы счастливее и отвечала бы за любовь его — преданностью.
107
«Вера» — или описка, или замена для печати подлинного имени одной из трех сестер А. А. Лопухина — Марии, Варвары и Елизаветы.