Толстому шел восьмой десяток лет, постепенно подступали болезни, и врачи рекомендовали ему лечение за границей. Художник дважды (в 1845–1846 и 1861–1862 гг.) совершил длительные путешествия по странам Западной Европы, во время которых вел подробные дневниковые записи, дополняя их многочисленными рисунками[61]. Влюбленный с детских лет в античность, он наконец увидел Колизей, скульптуры, триумфальные арки «вечного города». На страницах путевых дневников Толстой запечатлел не только прекрасные памятники античности, но и современную жизнь людей разного социального уровня[62]. Бурные общественно-политические события, происходившие в те годы в западноевропейских странах, захватили и Толстого. Он иногда бывает резок и полемичен в суждениях о том или ином государственном деятеле, о контрастах «между величием и роскошью… с нищетой и угнетенным положением простого класса людей»[63], но всегда искренен и откровенен в своих оценках. Здесь, как и в годы юности во время плавания в страны Скандинавии, ему вновь предоставилась возможность сравнивать увиденное с тем, что он хорошо знал и любил дома. 18 декабря 1845 г. он писал конференц-секретарю Академии художеств В. И. Григоровичу из Рима: «Я восхищен всем, но все-таки скучно здесь. Я нахожу у нас во многом лучше совсем не по одной только привычке к своему, но тщательно вникая во все (климат и памятники откладывая в сторону: это другое дело), взвешивая везде, где я был, хорошее и дурное с нашим дурным и хорошим, скажу, что по моему уразумению и совести у нас в России в несколько крат лучше… Я не дождусь времени, когда буду иметь радость вернуться в отчизну»[64].
Лечение за границей не улучшило здоровье Толстого. Особенно Федора Петровича беспокоило ухудшающееся с каждым годом зрение. Его внучка, посетив дом деда в 1871 г., оставила следующие воспоминания: «Он одряхлел, плохо видел, носил зеленый зонтик для защиты глаз от солнца… Он сидел в кресле, около кресла стоял столик и была садовая скамейка. При нем состояла чтица, молодая девушка, постоянно читавшая ему переводные романы. Он часто засыпал, но стоило прекратить чтение, сейчас просыпался… Когда я к нему подходила и говорила: «Здравствуйте, дедушка», — он присматривался и отвечал: «Здравствуй, милая, ты кто?» — «Я ваша внучка Катенька…» …Но видно было, что он меня не помнит и ему до меня все равно… Грустное впечатление я выносила из этих посещений: прежнего ласкового, отзывчивого дедушки уже не было, хотя лицо по-прежнему было ласковое и доброе»[65].
Скончался Толстой 13 апреля 1873 г. в возрасте 90 лет. Похоронили его на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
Толстому шел седьмой десяток лет, когда он в конце 50-х годов прошлого столетия[66], видимо, по просьбе своей дочери М. Ф. Каменской приступил к написанию воспоминаний. «Он писал их постоянно: в Петербурге, и за границей, и продолжал до последних дней своей жизни», — свидетельствует Т. П. Пассек[67]. К этому времени он уже плохо видел, и поэтому уже первые строчки «Записок» написаны неуверенным, нечетким почерком. Дальнейшее ухудшение зрения приводит к тому, что почерк еще больше меняется, становится крупнее, и вскоре Толстой начинает писать по разлинованной бумаге, с большим трудом выписывая буквы, не соблюдая знаков препинания и не всегда дописывая слова[68].
Рукопись «Записок» (особенно их вторая половина) изобилует правкой слов, предложений, целых абзацев и страниц, сделанных Толстым, а также, по всей видимости, его женой. По всей вероятности, Толстой уточнял и дополнял черновой текст в течение всего периода создания воспоминаний, а, видимо, в начале 1860-х годов решил переписать черновик. Об этом можно судить по пометам Толстого на полях рукописи: «До тех пор переписано и поправлено»[69]. Но беловик, к сожалению, до нас не дошел. Е. Ф. Юнге утверждает, что он, так же как и большая часть личного архива отца, был уничтожен ее матерью незадолго до смерти мемуариста[70].
Публикация отрывков из «Записок» была осуществлена в двух номерах журнала «Русская старина» за 1873 г.[71] по инициативе Татьяны Петровны Пассек, двоюродной сестры А. И. Герцена, вдовы В. В. Пассека[72]. С Толстыми она познакомилась в 1839 г. в Петербурге, и с тех пор у нее установились дружеские отношения со всеми членами семьи. Особая симпатия связывала ее в течение многих лет, несмотря на разницу в возрасте, с дочерью Толстых — Екатериной.
64
Император Николай Павлович и русские художники в 1839 г.: Письмо гр. Ф. П. Толстого к В. И. Григоровичу // Русская старина. 1878. Т. 21. № 2. С. 355. В заголовке данной публикации допущена ошибка: письмо было написано Толстым не в 1839 г., а в 1845 г. и ныне хранится в РО РНБ. Ф. 124. Д. 4328.
65
68
В письме А. М. Попову из Парижа (май 1861 г.) он сообщал: «Зрение левого глаза я потерял. Все предметы этим глазом я вижу как за густым туманом» (ОР ГРМ. Ф. 4. Д. 41. Л. 1 об.).
70
В своих воспоминаниях Е. Ф. Юнге сообщает об этом следующее: «Что всего обиднее, это то, что я имела один раз у себя большую часть собственноручных записок отца и имела глупость отдать их, не успев даже прочитать. Вот как это случилось. В последние годы жизни отец занимался приведением в порядок своих записок, но он был почти слеп, сам писать не мог, переписывали ему частями разные барышни под контролем моей матери, которая уничтожала или изменяла все, что хотела, без ведома отца. Выходило не приведение в порядок, а полная путаница. Раз как-то я застала отца одного и попросила у него все его черновые. Он добродушно согласился, и я с восторгом все это забрала с собой. Не успела я дома приняться за чтение моих драгоценностей, как раздался звонок, и мне подали записку, написанную каракулями моего отца, где он просил прислать ему записки для какой-то справки и обещался через час прислать мне их обратно. Я самым необдуманным образом отдала их посланному, потом уже сообразив, что не следовало этого делать. Я поехала к отцу. «Я сама приехала за записками», — сказала я. — «За какими записками?» — удивленно спросил папа. — «За теми, которые ты дал мне и за которыми только что присылал». — «Так ведь я ж тебе их дал!» — «Но потом ты прислал за ними записку с человеком». — «Какая записка? Ну, если и присылал, так ведь я же тебе их отдал».
Видя, что его самого спутали с толка и что я, ничего от него не добившись, только могу огорчить его разъяснением этого дела, я отправилась к матери. «Отдай мне записки». — Она улыбнулась: «Хорошо, нечего сказать, — промолвила она, — пришла без меня, распорядилась и думала, что я это так оставлю. Я не желаю, чтобы знали подробности интимной жизни отца». — «Но ведь я же не печатать их собираюсь». — «Может быть, я не желаю, чтоб и ты знала», — отвечала она саркастически и прибавила: «Впрочем, теперь слова бесполезны. Я уже сожгла их все».
Я тогда не поверила ее словам, но записок отца я никогда больше не видела и не нашла их после смерти матери» (ОПИ ГИМ. Ф. 344. Д. 18. Л. 51 об.-52).
71
Записки графа Ф. П. Толстого, товарища президента императорской Академии художеств // Русская старина. 1873. Т. 7. № 1. С. 24–51; № 2. С. 123–145.
72
Пассек Вадим Васильевич (1808–1842) — этнограф и литератор, товарищ А. И. Герцена по университету.