Существует лишь одно издание писем и записей на буксовых табличках. Оно фигурирует в парижском переиздании 1604 года сборника Фр. Жюре «Quinti Aurelii Symmachi v. с./Cons. Ordinarii, et praefecti Urbi/Epistolarum Lib. X. castigatissimi. Cum auctuario. L. II./Cum Miscellaneorum L. X./Et Notis nunc primum editis/a Fr. Jur. D. Parisiis Ex Tipographia Orriana. Anno Christiano 1604. Cum privilegio Regis»[22]. К переизданию этому были приложены рукописи из коллекции Фр. Питу, и оттого оно богаче текстами на вульгарной латыни, нежели предыдущее, датированное 1580 годом и получившее широкое распространение. Ж. Лек воспроизвел только текст первого издания.
«Epistolae» Апронении Авиции фигурируют на листах 342–481 парижского переиздания 1604 года. Ни в одном из всех сохранившихся писем от 380 года ни слова не говорится о положении в империи, о возвышении христианской партии, об эдикте Феодосия, о разрушении алтаря Победы. Апронения Авиция, свидетельница необычайно быстрого проникновения христиан во все сферы общественной жизни, упорно игнорирует их партию в своих записях и корреспонденции. А ведь то был потрясающий период: одно только звучание новых имен собственных, мало-помалу вписываемых в канонические легенды, и то наводит страх; имена эти кажутся тягучими, вязкими, глухими, допотопными; они словно вросли в ткань языка, который еще и языком-то не назовешь, — Дидим, Боноз, Дамаз, Сирис, Оптат, Сидуан, Мартин, Илер, Павлин, Макробий; есть даже какой-то неизвестный, что носит имя Амброзиастер.
В 385 году (это письмо Апронении Авиции датировано особенно точно: «А. d. tertium nonas осtobres primo lucis…» — На рассвете третьего дня от октябрьских нон[23]) во дворце на Авентинском холме Аппия Ланария поражает апоплексический удар, от которого он уже никогда полностью не оправится. В это время ему было семьдесят три года, а Апронении Авиции — сорок два. В том же году неподалеку от Рима, в Милане, в один прекрасный летний полдень муниципальный ритор Августин вдруг услышал пронзившую его до глубины души детскую песенку; случилось это в саду, ему принадлежавшем. Впоследствии он рассказывал, что напев этот послышался ему в тот самый миг, когда он пересел из-под тенистого каштана в более светлую, прозрачную тень поникшего фигового дерева. В том же году святой Иероним внезапно уехал из Рима в Иерусалим.
В 386 году (Флавиан Горгоний был comes reiprivatae[24]) болезнь Аппия Ланария приняла безнадежный оборот. Апронения выдает замуж Флавиану и Ауфидию. К 389 году все ее дети уже состоят в браке. Симмах председательствует в сенате. В 389 году, в то время как Никазий возглавляет консулат вместе с Тимазием, А. Ланарий, родившийся в год битвы при Мильве[25], умирает в возрасте семидесяти семи лет. Апронения Авиция абсолютно ничего не рассказывает нам о своем первом муже, с которым, однако, прожила тридцать два года, родив от него семерых, всех выживших, детей. Но, судя по всему, в течение четырех-пяти лет, последовавших за кончиной Аппия, Апронении Авиции никак не удается обрести прежнюю уверенность в себе. Большая часть ее подруг давным-давно обратилась в христианство; Городом управляет также христианин, Алипий; Никазий умирает, давление христианской партии переходит в настоящий гнет. Вирий Никомах Флавиан, принадлежавший к числу самых близких друзей Децима Авиция, доведен до самоубийства христианской партией, которая прибегла к юридическому шантажу и незаконной конфискации его земель в Кампании и на Сицилии. Сенат не осмеливается выступить против. 5 сентября 394 года Вирий кончает жизнь самоубийством. Не проходит и четырех месяцев после смерти отца, как Никомах Флавиан Младший принимает христианскую веру, дабы избежать гонений со стороны этой партии. Неизвестно, прониклась ли Апронения Авиция, теща Никомаха, мотивами зятя. Ее корреспонденция того периода (Апронения, не достигшая пятидесятилетнего возраста, еще вдовеет) противоречива и в некоторых отношениях малопонятна. На листах 401–406 парижского переиздания сборника Жюре фигурируют четыре странных письма. Одно из этой серии, письмо «Facio rem cum tuis moribus…» (лист 411)[26], можно резюмировать следующим образом: в 392 году, руководствуясь рекомендациями Аниции Пробы и фактом давней дружбы, связующей оба их семейства, патрицианка Апронения Авиция, сорока девяти лет, вдова Аппия Ланария, просит у церковных властей Рима благочестивых советов, которые могли бы направлять ее последующую жизнь. Священник Насеб призывает ее уклониться от настоятельных уговоров любящего отца вторично выйти замуж и вместо того призывает посвятить свое воздержание Господу, дабы усердными молитвами искупить прошлую бесстыдную жизнь. Это письмо Насеба к Апронении Авиции — «Auctus sum gaudio…» (лист 412)[27] — сохранилось полностью. Вот что гласит его заключительная часть: «Ты вновь обретешь, насколько сие возможно, ту невинность, что поблекла с возрастом и по вине прошлых наслаждений; ту душевную непорочность, что замарали время, материнство и чувственные утехи. По крайней мере, ты попытаешься возродить в себе сожаления об этой чистоте. Ты должна всеми силами избегать соблазнов, коими искушает тебя Рим, сей грешный Вавилон, — изысканной пищи, тяги к чтению светских книг, музыке и прочим искусствам, чрезмерных забот о своем теле, богатства и, наконец, снисходительности к себе, свойственной приближающейся старости. Очисться же! Проникнись сознанием греховной нечистоты замужнего состояния! Да осенит тебя благодать Господа нашего, да обратится душа твоя к добродетелям бедности и отрешения от благ земных! Отринь общество людей и возлюби радости небесные!» Мы не знаем, как именно прошла встреча Апронении Авиции с Насебом. Но, похоже, ему не удалось окончательно обратить ее. Она не отвернулась от «грешного Вавилона». Не отправилась в паломничество по монастырям Палестины. Более того, в 395 году, в возрасте пятидесяти одного—пятидесяти двух лет, она заключила брак с богатейшим землевладельцем и сенатором Спурием Поссидием Баркой и, по всей видимости, любила своего мужа. В весьма пикантном послании к Евдоксии («Meae litterae quoniam tibi…» (лист 435)[28], помеченном мартом 399 года, она характеризует его как грубоватого, жадного до наслаждений любовника, а впрочем (добавляет она), человека вполне добродушного и почти игривого.
В 394 году умер Децим Авиций — сказалось потрясение после самоубийства Вирия Никомаха Флавиана. Апронения Авиция присоединяет богатое отцовское наследство к имуществу, оставленному ей первым мужем. В 395 году к этому добавляется еще и состояние второго ее супруга. И наконец, в том же году она начинает делать свои странные заметки, стилем на буксовых табличках. Неизвестно, какое именно событие — брак ли со Сп. Поссидием Баркой, смерть ли отца — натолкнуло ее на решение вести записи на buxi. Название «buxi», которое по сложившейся традиции присваивается писаниям Апронении Авиции, если и не выдумано ею самой, то уж по крайней мере не вовсе чуждо ей: в записи CLIII Апронения Авиция говорит о своих дощечках (tabellae), а в другой — СХХ — упоминает о запахе буксовых табличек (buxi), которые составляет в настоящее время. «Буксовые таблички» Апронении Авиции — произведение довольно необычное для той эпохи. Нам вообще осталось очень мало такого рода деловых документов, чье авторство принадлежит крупным землевладельцам или богатым аристократам античного периода. Эти же записки вдвойне удивительны для времени, в котором они появились на свет: семидесятилетняя женщина ведет счета, делает памятки о необходимых покупках, записывает денежные поступления, а кроме того, приобретенные ткани и старинные статуи, заказы на вина, духи и редкостные вещицы, наконец, свою склонность — или, наоборот, отвращение — к тем или иным запахам и удовольствиям, парадоксы, остроты, сплетни, непристойности, кошмары, воспоминания. Она потрясающе конкретна, эта истинная римлянка ипохондрического склада, и если нам ровно ничего не известно о ее начитанности и полученном образовании, то из записок мы узнаем все о ее вкусах, способах ухода за телом, некоторых звуках, нелюбимых за то, что они будоражат ее душу, блюдах и винах, которые она ставит превыше всего. Этот дневник — из числа тех, что возникают внезапно, в один прекрасный день, под влиянием мгновенного, неодолимо сильного порыва, внушенного, несомненно, ощущением близости смерти, но главным образом именно ипохондрией, заставляющей автора скрупулезно фиксировать состояние своего здоровья, подробности трапез, душевные кризисы, смены настроений, тяготы бессонницы. Элий Аристид во II веке, в Смирне, Сей Сёнагон в XI веке, в Киото, Понтормо в XVI веке, во Флоренции, Сэмюэль Пепс в XVII веке, в Лондоне[29], несомненно, руководствовались тем же побуждением.
22
25
29