– Правда? – Похоже было, что Чанъэ успела уже об этом забыть.
– Кто мог подумать, что я все перебью! А теперь просто не знаю, как жить дальше. Мне-то еще ничего: приму золотую пилюлю[258], которую подарил даос, и вознесусь на небо. Но ведь прежде я должен подумать о тебе… Вот и хочу поехать завтра подальше…
Чанъэ недоверчиво хмыкнула. Напившись, она не спеша улеглась и закрыла глаза.
Догорающая лампа освещала ее лицо с остатками краски: белила частью сошли, вокруг глаз появились желтоватые круги, сурьма на бровях, казалось, была наложена неровно. Но губы алели по-прежнему, а на щеках – хотя она давно уже не смеялась – все еще были ямочки.
«И такую красавицу я уже год пичкаю лапшой с воронятиной», – подумал И, чувствуя, как его щеки и уши пылают от стыда…
Ночь прошла, настало утро. Стрелок внезапно открыл глаза и по косым лучам на западной стене понял, что время уже не раннее. Он взглянул на Чанъэ: разметавшись на постели, она крепко спала. Тихонько накинув на себя одежду, он слез с лежанки, прошел на цыпочках в зал и, умываясь, велел Нюйгэн сказать Ван Шэну, чтоб седлал коня.
Из-за вечной спешки он давно отказался от завтраков. Нюйи уложила ему в сумку пяток лепешек, столько же луковиц и пакетик с острой приправой, прицепила к поясу лук и колчан. Затянувшись потуже, он, бесшумно ступая, вышел на двор и сказал подошедшей Нюйгэн:
– Сегодня думаю поехать за добычей подальше и, наверное, задержусь. Как увидишь, что хозяйка проснулась, позавтракала и чуть повеселела, скажи ей, чтоб дождалась меня к ужину и что хозяин просил извинить его. Запомнила? Так и скажи: хозяин очень просил извинить.
Он быстро шагнул за ворота, вскочил на коня и, даже не взглянув на выстроившуюся челядь, уже через мгновение был за околицей. Впереди простиралось гаоляновое поле, он проезжал его каждый день и теперь проехал не глядя, зная, что там давно ничего нет. Хлестнув коня, он понесся вперед и проскакал без передышки ли шестьдесят. Впереди показался густой лес. Конь, весь в мыле, тяжело дышал и пошел тише. Проехав еще с десяток ли, охотник подъехал к опушке. В лесу полно было ос и бабочек, кузнечиков и муравьев – но ни малейших следов птицы или зверя. Увидав эти места, он надеялся, на худой конец, встретить там лису или зайца, но теперь понял, что это была пустая мечта. Обогнув лес, он обнаружил, что за ним снова тянутся изумрудные гаоляновые поля, а вдали виднелось несколько глинобитных домишек. Дул ветерок, пригревало солнышко, но даже ворон и воробьев здесь не было.
– Проклятье! – с досадой воскликнул И.
Он проехал еще несколько шагов – и вдруг его сердце бешено забилось: вдалеке, на поляне перед глинобитным домиком, он заметил птицу, похожую на крупного голубя, – она ходила по земле и что-то клевала. Он торопливо схватил лук, натянул тетиву до отказа – и стрела понеслась, как метеор.
В удаче можно было не сомневаться – он всегда попадал в цель. Теперь оставалось только, хлестнув коня, пуститься без промедления вслед за стрелой и подобрать добычу. Он уже подъезжал – как вдруг, откуда ни возьмись, перед самой конской мордой выскочила старуха. Держа в руках подстреленного голубя, она пронзительно кричала:
– Ты кто такой? Зачем застрелил Чернушку – лучшую мою курицу? Делать тебе больше нечего?..
Сердце стрелка екнуло. Он поспешно осадил коня.
– Как? Неужели курица? А я думал – голубь, – растерянно сказал он.
– Ослеп, что ли? А ведь на вид тебе уже, никак, за сорок.
– Точно, мамаша. В том году сорок пять стукнуло[259].
– Ну вот и вырос болван болваном! Курицу от голубя отличить не можешь! Да кто ты, собственно, такой?
– Я стрелок И, – сказал он, слезая с коня. Конец фразы И произнес упавшим голосом: он увидел, что его стрела попала курице прямо в сердце – птица, конечно, уже подохла.
– И?.. Что-то не знаю такого, – сказала старуха, вглядываясь.
– А есть люди, которые хорошо меня знают. Я еще при Яо[260] бил кабанов и змей…
– Ха-ха, ну и хвастун! Да их Фэн Мэн[261] перебил со своей дружиной! Может, и ты с ними был – да ведь ты уверяешь, что один убивал. И не совестно тебе?
– Вот что, мамаша: этот Фэн Мэн в последнее время и впрямь частенько ко мне наведывался, но в компании с ним я никогда не бывал и никакого отношения к нему не имею.
– Врешь! Теперь все только о нем и говорят: я за один этот месяц раз пять про него слышала.
259
Эта и некоторые другие фразы («зря ты ходил ко мне больше ста раз», «пробил твой последний час») позволяют разгадать намек на взаимоотношения Лу Синя с писателем Гао Чанхуном. Они представляют собой несколько видоизмененные цитаты из статей Гао Чанхуна «Эскиз состояния издательских кругов Пекина в 1925 году», «Судьбы эпохи», «Разговор истины и справедливости», опубликованных в октябре – ноябре 1926 г. в журнале «Куанбяо чжоукань» («Вихрь»), а затем включенных автором в книгу «Бегство в издательский мир» (1927). Когда Гао Чанхун начинал свой путь в литературе, Лу Синь привлек его к сотрудничеству в своем журнале, содействовал выходу первой книги Гао Чанхуна, редактировал его произведения, но затем Гао Чанхун порвал с Лу Синем и за помощь отплатил неблагодарностью, клевеща на Лу Синя в своих статьях и превознося собственные литературные заслуги.
260
Яо – император древности, правивший, согласно традиционной версии, в конце III тысячелетия до н. э.
261
Фэн Мэн – ученик стрелка И; переняв у него искусство стрельбы из лука, стал потом завидовать учителю и, по версии книги «Мэн-цзы», убил стрелка И. Покушение Фэн Мэна на стрелка И, писал Лу Синь, это «пример из прошлого. Фэн Мэн далек от нас, но этот древний дух рассеялся еще не до конца». Проявление неблагодарности и вероломства Лу Синь увидел в поступках Гао Чанхуна. В рассказе за образом Фэн Мэна стоит Гао Чанхун, за образом стрелка И – сам Лу Синь.