– Вся земля в Поднебесной – собственность государя; значит, и папоротник, который они едят, принадлежит нашему священному владыке!
А Бои и Шуци меж тем тощали день ото дня. Виной тому были не посетители и связанные с ними хлопоты – напротив, гостей понемногу поубавилось. Беда была в том, что заметно поубавилось и папоротника. На поиски его уходило все больше сил, а путь становился все длиннее.
Но беда не приходит одна: мало что в колодец угодил – так на тебя еще и камень сверху валится!
Как-то раз ели они свой жареный папоротник; искать пришлось долго, и обедать сели уже за полдень. И тут подошла к ним незнакомая женщина лет двадцати, с виду – служанка из богатого дома, и спросила:
– Кушаете?
Шуци, обернувшись, поспешно заулыбался и закивал головой.
– А что это вы такое едите? – спросила женщина.
– Папоротник, – ответил Бои.
– Это зачем же?
– Потому что не хотим есть чжоуского хлеба…
При первых же словах брата Шуци бросил на него предостерегающий взгляд. Но девица, видать, оказалась сообразительной – она все поняла с первого слова. И с холодной усмешкой сурово отчеканила:
– Вся земля в Поднебесной – собственность государя[289]; так, значит, и папоротник, который вы едите, принадлежит нашему священному владыке!
Фраза прозвучала четко и ясно, а последние слова как громом поразили стариков – у них даже в голове помутилось. Когда они пришли в себя – девчонки и след простыл. Папоротник, конечно, уже нельзя было есть – он не полез бы в горло; стыдно было даже смотреть на него, и не было сил убрать его с глаз долой; руки будто отяжелели – в каждой было по нескольку сот цзиней весу, их невозможно было поднять…
Дней двадцать спустя дровосеки нечаянно наткнулись на Бои и Шуци: они лежали мертвые в расщелине за гребнем горы, крепко прижавшись друг к другу. Тление еще не коснулось их тел: отчасти из-за истощения, отчасти оттого, что смерть, видимо, наступила недавно; однако халатов, подбитых барашком, при них уже не оказалось – они куда-то исчезли. Едва лишь новость успела дойти до деревни, как на гору кинулись толпы зевак; они толклись и галдели до самой ночи. В конце концов несколько доброхотов здесь же на горе и похоронили стариков, засыпав их желтой землей. Посовещавшись, решили поставить и могильную плиту с небольшой надписью в назидание потомству.
Писать в деревне никто не умел, пришлось обратиться к Бин-цзюню Младшему.
Тот ответил отказом.
– Не стоят эти канальи того, чтоб я о них писал, – заявил он. – Сбежали в богадельню, ну и жили бы там, ан нет – полезли в политику; сбежали потом на Шоуяншань, ну и жили бы себе, так нет – полезли сочинять стихи; пусть бы даже и сочиняли, так нет же, вместо того чтобы судьбу благодарить да служить чистому искусству в критику пустились! Вы только взгляните: разве могут подобные стихи выдержать испытание временем?
Собираем травы дикие, удалившись в горы Запада. А злодеи и насильники место прежних всюду заняли.
Времена мудрейших минули – где приклоним наши головы?! Смерть, приди! Судьбе не милы мы, рок сулит страданья долгие…
– Что это такое? Поэзия – это нежность и теплота, искренность и задушевность. А здесь даже не жалобы – просто-напросто ругань! Одни шипы вместо цветов! Жалобы – это уже плохо, что же говорить о ругани? Но оставим литературу – ведь они отреклись от отцовского престола, какие же они после этого почтительные сыновья? А здесь занялись критикой правительства, что тем паче не подобает благонамеренным подданным… Нет, я отказываюсь писать!..
Неграмотные поселяне мало что уяснили из его рассуждений, но по гордо-негодующему тону поняли, что он решительно против, так что лучше отступиться. На этом похороны Бои и Шуци, можно считать, завершились.
В летние ночи, когда спадал зной и все выходили на свежий воздух, о братьях иногда вспоминали. Кто говорил, что они умерли от старости, кто уверял, что от болезни; некоторые считали, что стариков прикончили бандиты, они, мол, и унесли их теплые халаты. А еще кто-то сказал, что на самом-то деле старики, скорей всего, сами уморили себя голодом: Ацзинь, служанка господина Бинцзюня Младшего, рассказывала, как дней за десять до смерти стариков она ходила на гору и посмеялась над ними. Эти олухи всегда были слишком высокого о себе мнения, ну а тут, видать, разобиделись, сгоряча отказались от пищи, ну и доигрались – с голоду умерли.