После этого Ацзинь весьма поднялась в общественном мнении, ее хвалили за находчивость – хотя кое-кто и был поражен ее бессердечием.
Сама же Ацзинь считала, что не имеет к смерти стариков ни малейшего отношения. Она, конечно, ходила на гору и что-то там в шутку сказала, все это так, но ведь это была только шутка! И то, что два дурака решили после этого показать характер и отказались есть папоротник, – это тоже было, только умерли они не от этого. Напротив – к ним было привалила большая удача.
– У Небесного Владыки доброе сердце, – рассказывала Ацзинь. – Он увидел, в какое нелепое положение они себя поставили, видел, что их ожидает голодная смерть, и повелел оленьей самке поить их молоком. Это ли не было величайшей удачей?! Не сей, не паши, дров не руби – знай посиживай, а оленье молоко каждый день само в рот льется. Но ведь подлой кости благородство неведомо. Этот младший-то, как уж его там звали, вошел во вкус – молока ему показалось мало. Пьет молоко, а про себя соображает: олениха-то жирная и, верно, вкусная, вот убить бы ее да съесть. И уж тянется потихоньку за камнем. Только невдомек ему было, что олениха-то – тварь догадливая – мигом сообразила, что у него на уме, мелькнула, как дымок, – только ее и видели. А Небесному Владыке такая жадность показалась просто отвратительной – и он приказал оленихе больше к ним не ходить. Что же им оставалось, как не умереть с голоду? Так что вовсе это не из-за моих слов, а все из-за их же собственной жадности и обжорства!..
Дослушав рассказ, слушатели вздыхали с облегчением: у них будто гора свалилась с плеч. И если кто и вспоминал еще иногда о Бои и Шуци, то уже как-то смутно: где-то под скалой сидят на корточках два старика и, жадно работая челюстями, тряся седыми бороденками, вовсю уплетают оленину…
Декабрь 1935 г.
Отказ от нападения
Гунсунь Гао[290], ученик Цзы Ся[291], уже несколько раз наведывался к Мо-цзы, но не заставал его дома. Лишь явившись в четвертый или пятый раз, он прямо в воротах столкнулся с только что вернувшимся хозяином. В дом вошли вместе.
После обычных церемоний гость, разглядывая дырявую циновку, вкрадчиво спросил:
– Так вы, учитель[292], против войны?
– Именно так! – ответил Мо-цзы.
– Следовательно, благородные мужи не должны сражаться?
– Само собой! – сказал Мо-цзы.
– Но ведь даже собаки и свиньи дерутся, а уж людям…
– Эх вы, конфуцианцы! На словах превозносите Яо и Шуня, а сами готовы учиться у собак и свиней. Жаль мне вас! – И Мо-цзы ринулся на кухню, бросив на ходу: – Впрочем, тебе этого не понять…
Миновав кухню и заднюю калитку, он подбежал к колодцу, повернул ворот и вытащил с полбадьи воды; черпая воду горстями, сделал с десяток глотков, опустил бадью, обтер рот рукой и вдруг крикнул, глядя в сад:
– Алянь! А ты почему вернулся?
Тот уже бежал ему навстречу, а подбежав, почтительно вытянулся, опустив руки по швам, и воскликнул:
– Учитель! – После чего продолжал с легким раздражением: – Я отказался работать. У них слова расходятся с делами: обещали тысячу мер проса, а дали только пятьсот. Мне пришлось уйти.
– А если бы тебе дали не тысячу, а больше, ты бы тоже ушел?
– Нет, – ответил Алянь.
– Значит, причина не в том, что слова расходятся с делами, – просто тебе мало дали!
И, забежав на кухню, Мо-цзы крикнул:
– Эй, Гэн Чжу-цзы[293]! Замеси-ка тесто из кукурузной муки!
Молодой и расторопный, Гэн Чжу-цзы уже спешил к нему из дома.
– Провизии заготовить дней на десять? – спросил он.
– Да, – ответил Мо-цзы. – А что, Гунсунь Гао уже ушел?
Гэн Чжу-цзы рассмеялся:
– Ушел. Гневался очень. Сказал, что наша проповедь всеобщей любви наносит ущерб почитанию родителей, а посему уподобляет нас скотам[294].
Мо-цзы усмехнулся.
– Идете в Чу[295], учитель? – спросил Гэн Чжу-цзы.
– Да. И ты уже знаешь? – Пока Гэн Чжу-цзы месил тесто, Мо-цзы, взяв кремень и трут, высек огонь и зажег сухие ветки, чтобы вскипятить воду. Глядя на огонь, он неторопливо рассказывал:
– Земляк наш Гуншу Бань в меру своих скромных силенок не перестает мутить воду. Мало ему, что смастерил крючья и тараны и подбил чуского князя на войну с юэсцами[296], – теперь он еще придумал какую-то осадную лестницу и по этому случаю подговаривает князя напасть на Сун[297]. А Сун – страна малая; где ей отбиться? Пойду попробую его урезонить.
294
В этих словах отражено отрицательное отношение конфуцианцев к учению Мо-цзы, проповедовавшего доктрину «всеобщей любви». Мо-цзы рассматривал «всеобщую любовь» как путь к достижению равенства между людьми, что явно выглядело как посягательство на иерархию в государстве и в семье, точно регламентированную и точно соблюдаемую конфуцианцами. Мо-цзы отрицал войны и насилие, осуждал роскошь и пышные обряды, что также не нравилось конфуцианцам.
295
Чу – одно из семи Воюющих государств в V–III вв. до н. э., занимавшее территории в бассейне реки Янцзы, на которых ныне расположены провинции Хубэй, Аньхуй, Цзянсу.
296
Юэсцы – жители княжества Юэ, занимавшего в эпоху Воюющих государств (V–III вв. до н. э.) земли в восточной части Китая (ныне северные районы провинции Чжэцзян, провинция Цзянсу). В 334 г. до н. э. княжество Юэ было завоевано княжеством Чу.
297
Сун – небольшое царство эпохи Воюющих государств (V–III вв. до н. э.), поглощенное в 286 г. до н. э. более сильным царством Ци.