Лаошуань поспешно вытащил деньги и уж собрался передать их дрожащими руками, но никак не решался принять пампушку. Тот вспылил и рявкнул: «Чего боишься? Почему не забираешь?!» Лаошуань продолжал колебаться, тогда человек в черном вырвал фонарь, сорвал с него бумагу, завернул в нее пампушку и всучил Лаошуаню. Схватив деньги, верзила пощупал их, повернулся и ушел, бормоча себе под нос: «Вот старый пень…»
– Кому-то для лечения? – услышал чей-то вопрос Лаошуань, но не стал на него отвечать. Все его помыслы были сосредоточены на свертке, он словно прижимал к груди драгоценного наследника десяти поколений, и все прочие дела его уже не волновали. Сейчас он хотел пересадить новую жизнь из свертка в свою семью и обрести много счастья. Вышло солнце, открыв взору широкую улицу, и всю дорогу до дома можно было разглядеть потемневшие иероглифы, что были вызолочены на обшарпанной табличке, украшавшей арку на Т-образном перекрестке позади, – «Древний павильон…»[29].
Когда Лаошуань добрел до дома, в его заведении уже давно навели чистоту, столики стояли ровными рядами и сияли блеском. Однако посетителей еще не было – лишь Сяошуань ел за стоявшим в глубине столом, со лба его катились крупные капли пота, куртка прилипла к спине, от чего резко проступили очертания лопаток, отпечатавшиеся на ткани словно крылья. Увидев такую картину, Лаошуань невольно нахмурил расправившиеся было брови. Его жена торопливо вышла с кухни, глаза ее были широко раскрыты, губы слегка подрагивали.
– Добыл?
– Добыл.
Укрывшись вдвоем на кухне, они посовещались. Матушка Хуа вскоре вышла, затем вернулась с лотосовым листом и разложила его на столе. Лаошуань в свою очередь снял бумагу с алой пампушки и завернул ее в лотосовый лист. Тут Сяошуань закончил есть, и мать торопливо попросила:
– Сяошуань, посиди пока там, сюда не заходи.
Раcкочегарив очаг, Лаошуань сунул в огонь изумрудно-зеленый сверток и красно-белый поломанный фонарь. Когда улеглись языки красно-черного пламени, чайная наполнилась удивительным ароматом.
– Как пахнет! Что за печенье вы тут едите? – это пришел горбун Пятый господин. Он целые дни проводил в чайной, приходил раньше всех, уходил последним, а в этот раз пристроился за столиком в углу и приступил к расспросам, но на него никто не обращал внимания. – Поджарили рисовую кашу?
Ему по-прежнему никто не отвечал. Лаошуань торопливо выбежал с кухни и заварил ему чай.
– Сяошуань, зайди сюда! – позвала матушка Хуа сына во внутреннюю комнату, где посередине стояла скамья, на которую и уселся Сяошуань. Мать поднесла ему блюдце с чем-то черным и круглым и ласково велела:
– Скушай, и болезнь отступит.
Сяошуань взял пальцами черный кругляш, с невыразимым удивлением осмотрел его, словно в руках находилась собственная жизнь. Затем он очень осторожно разломил поданное, из-под запеченной корочки вырвался пар, а когда он развеялся, перед ним предстали две половины пампушки из белой муки. Прошло немного времени, и вот вся пампушка переместилась к нему в желудок, даже вкус ее был позабыт, перед ним осталось лишь пустое блюдце. Рядом с одной стороны стоял отец, а с другой – мать, их взгляды, казалось, хотели что-то вложить и что-то извлечь из его тела. У юноши невольно подпрыгнуло сердце, и, схватившись за грудь, он снова зашелся в кашле.
– Сходи поспи, и тебе полегчает.
Послушавшись матери, Сяошуань, покашливая, уснул. Дождавшись, когда его дыхание станет ровным и спокойным, матушка Хуа осторожно укрыла сына легким залатанным одеялом.
В чайную набилось много посетителей, у Лаошуаня прибавилось работы, с большим медным чайником в руке он сновал между столами, заваривая чай. Под глазами у него залегли черные круги.
– Лаошуань, тебе нездоровится? Не заболел ли? – спросил гость с поседевшей бородой. – Нет? Я хотел пошутить, в общем-то и не похоже… – Тут же отступил от своих слов седобородый.
– Просто Лаошуань нагружен работой. Вот если бы его сын… – Не успел горбун Пятый господин договорить, как в зал ворвался свирепого вида здоровяк, на плечи его был накинут черный расстегнутый халат, небрежно перетянутый широким черным ремнем. Едва переступив порог, он тут же крикнул Лаошуаню:
– Съел? Пошел на поправку? Лаошуань, тебе повезло! Тебе повезло, кабы я не сообщил…
Лаошуань в одной руке держал чайник, а другую почтительно опустил и с улыбкой слушал. Все посетители тоже с почтением внимали. Матушка Хуа с почерневшими от переживаний глазами с улыбкой вынесла чашку и чай, добавила оливку, а ее муж залил кипяток.
29
Неполная надпись на арке намекает, что героя рассказа казнили там же, где и известную китайскую поэтессу и революционерку Цю Цзинь (1875–1907).